Потом было много чего: хождение по врачам, медосмотры, новые расспросы, заметка в газете о потерявшемся мальчике, детский дом. Все это Егор помнил четко, в подробностях, словно случившееся вчера. Все, что было до сплошная пустота. Иногда на задворках сознания легким сквозняком мелькали расплывчатые лица и голоса. Они приходили по ночам, в тишине. Говорили что-то неразборчиво, будто манили. В детском доме Егор с головой накрывался одеялом и, тяжело дыша, не спал до самого утра. Боялся уснуть и снова услышать голоса. Словно они могли забрать его куда-то.
Потом была мама. Впервые он увидел ее в коридоре детского дома, где она о чем-то разговаривала с воспитательницей. Егор тогда стоял чуть в стороне и с интересом разглядывал незнакомую женщину, которая показалась ему очень красивой, глаз не отвести. Хотелось смотреть и смотреть. Потом они долго сидели коридоре на стульях возле стены и разговаривали. Потом мама, которая тогда еще не была его мамой, часто навещала Егора. Она забирала его, они вдвоем целый гуляли по маленькому городу, где находился детский дом. Потом они возвращались обратно, и мама уходила. Иногда на несколько дней, иногда дольше, на неделю. Это было хуже всего. Когда заканчивались прогулки, и мама отводила его обратно в детский дом, всегда хотелось плакать. Затем наступали скучные занятия, томительные дни ожидания и новые бессонные ночи, наполненные голосами и собственным тяжелым дыханием под одеялом.
Однажды мама спросила Егора:
Ты бы хотел жить со мной? Всегда?
Егор удивился такому вопросу. Даже немного расстроился. Конечно, он хотел. Неужели мама сама этого не понимала? Зачем спрашивать?
Да, коротко ответил он.
Мама улыбнулась и прижала его к себе. Они сидели на скамейке в парке, под крышей из желтой кроны разлапистого клена. Еще теплый сентябрьский ветер порывами срывал листья, и те с шуршанием сыпались вниз. На пожухлую траву, на дорожки, на Егора, на маму.
Я знала, мамин голос сорвался, сразу поняла, как только увидела тебя в той газете. Пропавший мальчик, который ничего не помнит. А я посмотрела и сразу решила, что никакой ты не потерявшийся. Ты мой. Просто так вышло, что мы раньше не встретились. Но теперь мы вместе и все будет хорошо. Так ведь, Егорка? Ты ведь мой?
Да, тихо ответил Егор, чуть дыша, зажатый мамиными объятиями, сам готовый расплакаться, я твой
Он поднял взгляд и посмотрел маме в лицо. Она сидела, закрыв глаза, и тихо всхлипывала. Из-под опущенных век катились слезы. Скапливались на подбородке тягучими каплями. Егор протянул палец, потрогал. Щека была мокрой и мягкой, приятной на ощупь. А слеза горячей, как чай в кружке на обед.
Не плачь, мам
Она открыла глаза и улыбнулась, поцеловала его палец. Мимо прошел высокий дедушка в длинном пальто. Следом за ним бежала маленькая беспородная собачка. Смешно перебирала короткими лапками.
Что ж вы плачете, мои хорошие? спросил дедушка, остановившись и глянув на них. День посмотрите какой, а вы плачете.
Собачка тоже остановилась возле хозяина, посмотрела прямо на Егора, забавно склонив на бок ушастую голову.
Все, уверенно сказала мама, вытирая слезы рукой, не плачем больше.
Сказала себе, Егору, старику, его собаке и тому хорошему дню.
Пойдем, Егорка. У нас еще много дел.
Дедушка остался стоять посреди дорожки, по которой шел, глядя вслед уходящим женщине и ребенку.
Я заберу тебя отсюда, сказала мама Егору по дороге. Я живу в другом городе, в большом. Поедешь со мной.
А есть и другие города? искренне удивился Егор.
Конечно, она улыбнулась, я езжу сюда на поезде. Ты ездил на поездах?
Егор честно пожал плечами. Он не знал и не помнил.
Вот и покатаешься.
Потом было много чего. И та самая поездка на поезде, и большой город, и своя комната. Была, разумеется, и школа. Учеба давалась Егору легко, хотя он не помнил, ходил ли в школу раньше. Мама не могла нарадоваться, когда он показывал ей дневник. Только потом Егор узнал, скольких трудов стоило маме устроить его в обычную «нормальную» школу, а не в ту, где учились «особенные» дети. Не каждая школа возьмет ученика, у которого проблемы с памятью. Мама дала ему свою фамилию Радкевич, и отчество Александрович.
Сашей звали моего папу, объяснила она, он был очень хорошим человеком. Точно бы тебе понравился. И ты ему. Так что мы теперь с тобой Александровичи.
Имя осталось при нем. Почему-то он знал, что его звали именно так. Еще мама познакомила Егора с бабушкой, своей мамой. Улыбчивая старушка, такая же маленькая и шустрая, как и дочь, она жила одна в деревенском домике за городом.
Ну, кого ты мне привезла? сказала она, широко улыбаясь, когда увидела Егора в первый раз. Внучка моего? Хорошо-хорошо. Ох, какой! Подойди, детка, поближе. Дай-ка я на тебя посмотрю.
От этих слов у Егора почему-то закружилась голова, в одно мгновение прошиб холодный пот. Его затрясло, он отступил назад. К маме, которая стояла сзади.
Ну что ты, Егорка? мама обняла его за плечи. Испугался?
Ох, спужала тебя бабка старая, всплеснула руками бабушка. Ну прости-прости, хороший. Не бойся.
Пересилив себя, Егор подошел к бабушке и понял, что бояться здесь нечего. Бабушка оказалась такой же доброй, как и мама. Он быстро ее полюбил. Полюбил приезжать сюда, в ее домик. Полюбил подолгу сидеть с ней на кухне и слушать ее истории. И очень грустил, когда бабушки не стало.
Со временем Егор привык к новой жизни. Голоса по ночам ушли, не беспокоили больше. Остались только он и мама. Со временем Егор понял, что мама была одинока. Редко заходили какие-то ее подруги и люди с работы. Мужчин в их доме никогда не было, а самыми частыми гостями были бабушка и тетя Маша, соседка. Наверное, мамино одиночество постепенно передалось и ему, Егору. А когда мамы не стало, оно молчаливым призраком поселилось в их квартире. Навсегда осталось в темных углах, на пыльных полках книжных шкафов, которые Егор должен был протирать чаще, но всегда ленился. Одиночество не давало подолгу оставаться дома, выгоняло в дороги, командировки, шумные торговые центры и темные кинозалы. Оно приносило плохие и тяжелые мысли, самой частой из которых была мысль о том, что, если бы тем утром Егор был дома, все случилось бы совсем не так.
У меня ничего нет, сказал как-то маме Егор незадолго до обширного инсульта.
Тогда они поссорились, он уже не помнил из-за чего. Хотел сказать что-то еще, но она его прервала.
У меня тоже ничего нет, сказала мама и добавила, кроме тебя. И мне этого всегда было достаточно.
Сейчас эти слова всплывали в памяти, приносили боль и стыд.
Егор вздохнул и все-таки взял с полки альбом. Сел с ним на диван, полистал, почитал отдельные заметки. В четырнадцать он твердо решил вспомнить, что было с ним до десяти лет. До мамы, до детского дома. До того, как пришел в себя в отделении милиции. Он помнил только свое имя. И голоса. Иногда, очень редко, они возвращались к нему в липких подростковых кошмарах. Утром оставались на влажных от пота подушках и стыдливо прятались в белье, испачканном первыми поллюциями. Больше ничего, сплошная тьма. Егор начал отмечать в альбоме все, что казалось ему важным. Что могло пролить свет на его прошлое. Действовал только по интуиции, иногда не отдавая отчета самому себе. Начал с той самой газетной заметки, где на читателя, широко раскрыв глаза, смотрел перепуганный десятилетний пацан. Он сам.
Вырезку аккуратно приклеил на самой первой странице. Были другие статьи о пропавших, найденных и исчезнувших детях. В стране и за рубежом. Были записи и заметки о разном серийные убийцы, похитители детей, секты, торговцы людьми. Было даже несколько статей о случаях наблюдения НЛО. Один недалеко от того города, где располагался детский дом, в котором жил Егор. Отдельным разделом в альбоме шли случаи уже из жизни самого Егора. Все, что произошло с ним странного и необычного, тщательно документировал, записывал на страницах альбома быстрым мелким почерком.