И однажды. Однажды мы вновь пересеклись в больнице. Наташа уже лежала там, а я только обосновывалась на новом месте. Как вдруг Наташа принесла ко мне свои ценности: несколько календарей и блокнот. Где уж она этим разжилась, я не знаю. Но довольное лицо Наташи всем видом выражало гордость за своё имущество. Мои глаза тоже загорелись. Календари были какие-то не наши, не из киосков. Я даже чуточку, самую малость, позавидовала Наташе. Видимо, на это и было рассчитано.
А дальше, дальше был аттракцион невиданной щедрости. Наташа предложила мне выбрать календарик. И подарила! Мне! Свой! Календарик!
Не знаю, дарила ли Наташа за свою жизнь ещё когда-нибудь что-нибудь кому-то. Возможно, и нет. Оттого подарок этот вдвойне ценен.
Наташеньки не стало
Наверное, ее жизнь оборвалась до 12 лет.
То ли не успели реанимировать, то ли ещё что.
Но приехав в отделение в очередной раз, я почувствовала какую-то не присущую этому месту тишину.
Прошло уже около 35 лет. Но я вспоминаю о ней очень тепло.
Не знаю, есть ли в этом мире ещё люди, которые помнят о Наташе Фроловой. Но я помню.
И календарик где-то лежит.
А девочка, чье имя мне не запомнилось, лежала в палате интенсивной терапии. С мамой. Они были явно иногородними.
У нее была высокая и широкая кровать, сейчас такие ставят в реанимации. Похоже, на этой кровати они с мамой спали вдвоем.
В палату часто заносили капельницы и дверь почти всегда была закрыта.
Но как-то вечером, я заметила, что дверь палаты открыта и там горит яркий свет.
Любопытство взяло своё. Я подошла ближе. И тут мама девочки (я видела ее в коридоре не один раз) пригласила меня войти.
Я с радостью согласилась. Ведь находиться целый месяц только в своей палате, без друзей и прогулок тяжеловато любому.
В таких палатах я еще не была. Яркий белый свет, небольшое помещение и огромная кровать, казалось, занимала всю палату. Шкафчик, тумбочка, стульчик, вот и вся обстановка. На кровати сидела щупленькая девочка, как выяснилось впоследствии, вполне общительная и веселая, младше меня приблизительно на год.
Ее мама подсадила меня на высокую кровать. Матрас на ней оказался очень удобный, гладкий, а не как в наших палатах из комков сбившейся ваты. И мы с приветливой девочкой около часа играли вместе.
Потом принесли капельницу, мне пришлось покинуть палату. Но я была очень довольна новой знакомой и интересно проведенным временем.
На следующий вечер палата была закрыта. По хмурому взгляду медсестры я поняла, что игр сегодня не будет.
Ну а ещё через день или два детей загнали по палатам (это обычная практика), а высокий мужчина спешно вынес из палаты тело ребенка, укрытое одеялом. Даже не помню, как я смогла это узреть. Но я все поняла. Моей новой подружки не стало. Палата теперь была всегда открыта.
Очень хотела написать эту главу.
Памяти маленьких девочек.
УЖЕ НЕ ДЕТСТВО
После переезда на новую квартиру я чувствовала себя выкорченым деревом, посаженным заново. А прижиться, ох, как нелегко. Часть корней-то обрублена.
Меня перевели на домашнее обучение, и отучилась я очно в новой школе только 7-й класс. Хотя сам этот год запомнился как очень неплохой год. Появились новые подружки, влюбиться успела, да и физическое состояние было вполне сносное.
Зато в 8 классе все пошло по наклонной. Первая серьезная трагедия (не считая детских больниц) случилась со мной в 14 лет.
Несмотря на множество таблеток и прочее лечение, у меня перестал существовать один тазобедренный сустав. Кость есть. А сустава не стало. Сросся и образовал прямую несгибаемую линию. Конечно, этот процесс сопровождался сильными болями и физическими, и душевными.
Как сустава не стало, боль из него ушла, зато многократно усилилась в душе. Теперь я уже не могла не чувствовать свою инвалидность. Хромота, не способность нагнуться, надеть носок или обувь, ходить по ступеням, очень угнетала меня.
Сильно.
Общественный транспорт и прогулки стали доступны только с сопровождающими.
А я так любила гулять! Гулять и, причем, самостоятельно!
Вот тогда и обуяла меня первая серьезная депрессия.
Отчаяние и растерянность. Как дальше жить?
Не была я подготовлена к такому повороту событий, ох, не была.
Хотелось умереть.
Казалось, так будет лучше для меня и для моих родных.
Почему-то совсем не было сил бороться. И мне никто не мог помочь. Никто. Не было человека, с которым бы я могла поделиться своей бедой.
Тут начались Чумаки да Кашпировские. Один воду «заряжал», второй смотрел с экрана сурово. Черная и белая магия на лицо. В прямом и переносном смысле.
Я сидела перед телевизором и ждала чуда. Ждала и боялась одновременно.
Страх вообще стал неотступной частью меня.
Боялась всего.
Особенно остаться одной. Болезнь прогрессировала, захватывая в плен те суставы, без которых самостоятельной оставаться уже не получалось. И глаза. Сильно стало ухудшаться зрение, поражались сосуды глаз.
Все готовились поступать в ВУЗы, ходили на подготовительные. А я все больше пребывала в одиночестве.
Смотрела вечерами в окно, плакала и тосковала. Так хотелось быть здоровой и вместе со сверстниками гулять, встречаться, общаться.
Хотелось, чтоб исполнилась мечта детства, с которой я как будто родилась. Иметь в 28 лет двух детишек: старшего мальчика и младшую девочку. Быть счастливой мамой, женой и просто домохозяйкой.
И чем больше становилось осознание неисполнимости этой мечты, тем несчастнее я становилась.
Это сейчас можно прочитать кучу информации на тему депрессии. А тогда я даже не понимала, что со мной происходит. Была безысходность, и не ясно, что делать дальше. Так и жила.
А после окончания школы начала ещё и катастрофически слепнуть на оба глаза.
Предстояли операции, которые ничего радостного мне не сулили. Ходить всю жизнь в очках с толстенными линзами, представлялось катастрофой. Даже самым древним бабушкам заменяли удаленный хрусталик на искусственный, а мне нельзя. Ткани моих глаз хуже, чем у старушек. Ужас!
Мало того, что я в себе и так ничего привлекательного не находила: рост метр с кепкой, суставы деформированные, от гормонов опухаю, теперь ещё прикрыть от всех то, что принято называть зеркалом души.
Но главное испытание, как оказалось, ждало меня впереди.
ОПЕРАЦИЯ
Сложную операцию на глаза (там не только катаракта, но и увеит, глаукома, замена стекловидного тела) взялись провести в именитой клинике им. Федорова. Там все супер-пупер. Но, увы, индивидуальный подход к пациентам отсутствовал. Все потоком. Вот меня этим потоком и засосало. Очень боялась я этой операции, даже маму попросила сходить в храм свечку поставить. Слышала, что так делают. Вот и ухватилась, как за ниточку.
А у самой ужас в душе. И как оказалось, не зря.
Лежу я в предоперационной, жду своей очереди. Заходит молоденький доктор и колет мне анастезию. Как всем: около глаза и за ухо. И от этого «за ухо» как поплывет у меня все куда-то из реальности в иные миры. Все отдалилось: люди, голоса. Только страх неописуемый и мамин голос откуда-то с потолка. А мамы-то рядом нет. В таком состоянии оцепенения меня и завезли в операционную.
Дальше хуже резать начали. У меня боль, как по живому. А я только постанывать могу. И боюсь сказать про боль, пошевелить губами, ведь в глазу скальпель.
Операция закончилась, а боль не ушла. Я вернулась в реальность. Но часть меня на много лет осталась где-то там, под яркими лампами операционной.
И тут началось. Как только речь зайдет про глаз, про операцию, у меня слёзы градом. Ничего сказать не могу, рыдаю.
Прожила так какое-то время, а потом попросила пригласить мне психиатра.
Устала от ночных кошмаров и общего тягостного состояния.