Нет. Его там не было.
«Так почему же ты вообще их забрал?!» захотелось вдруг завопить мне, но я сдержалась. Вместо этого коснулась его бедра. От прикосновения Джеймс слегка вздрогнул, и я в который раз подумала, что внутри он далеко не так спокоен, каким хочет казаться.
Можно я посмотрю твое?
Остановившись на светофоре, он протянул мне руку, тонкий ободок выделялся на загорелой коже. Я провела кончиками пальцев по рельефной поверхности, покрутила вокруг оси наверх выползли буквы, прежде спрятанные со стороны ладони. «Хантеру от Фэй».
Мое кольцо похожее? спросила я.
Они парные.
Что написано на моем? я неохотно подняла взгляд. Дышать одним воздухом в салоне с непонятным мне мистером Уорнотом и не покрываться липким потом не удавалось. «Фэй от Хантера»?
Джеймс отобрал руку и кивнул, трогаясь с места на зеленый.
Значит, я Фэй?
Угум.
А ты Хантер?
Он ядовито усмехнулся моим попыткам корчить из себя Капитана Очевидность.
Выходит так.
Кто придумал нам эти дурацкие клички?
Несколько секунд Джеймс занимался тем, что увлеченно следил за дорогой. Пожалуй, даже чересчур сосредоточенно.
Значит, это правда? Врачи не ошиблись? Ты совсем ничего не помнишь?
Мне стало обидно. Выходит, первому моему признанию он не поверил?!
Я бы не стала тебе врать, Джеймс, проворчала я и отвернулась к окну.
Ну конечно, снова ровным голосом отозвался он, само собой, Кристина.
Почему-то мое родное, привычное имя прозвучало в его устах, как издевка. Я уже слышала, как он называет меня «Фэй» содрогаясь от злости и возбуждения при этом. Фэй волновала его, к ней Джеймс не умел оставаться равнодушным. «Кристина» он произносил, будто обращался к пустому месту, и от этого мне становилось обиднее и больнее вдвойне.
Можешь дать мне телефон? не попросила, потребовала я, а когда муж повернулся, даже руку вверх ладонью протянула. Мой телефон. Верни его.
У меня нет его с собой, отмахнулся он.
Тогда свой. Дай, пожалуйста.
Зачем?
Сделать один звонок. Родителям, я с трудом держала себя в рамках «не жаловаться, не скандалить, не просить», хотя очень мечтала их нарушить. Дашь?
Он вынул из кармана брюк мобильник и вручил мне. Я разблокировала экран, попутно размышляя, что и в технике за четыре года произошли изменения. Впрочем, с меню справиться удалось, и в трубке зазвучали гудки. Мамин телефон был так же выключен, а вот отец ответил после третьего гудка.
Джейми, сыночек, рад тебя слышать! проворковал он таким до боли знакомым мне голосом, выговаривая слова с характерным русским акцентом: все согласные твердые. Папа родился у бабушки уже здесь, но из-за того, что она активно вращалась в кругах русской общины, с детских лет перенял такую манеру речи и уже не смог, а может, и не захотел разучиться. Да, папин голос я бы узнала из миллиона других.
К моей уже и так двухтонной обиде, добавилась третья тонна. Я была единственным ребенком в семье и на вполне законных основаниях привыкла, что вся родительская любовь, все обожание и вся забота достаются лишь мне. Это меня на протяжении двадцати лет звали «Кристиночкой» и «доченькой», это на мои звонки отвечали с радостью и облегчением, а теперь выяснилось, что мистер Уорнот стал для папы «Джейми» и «сыночком»?! Да, мелкая детская ревность в два счета охватила и сожрала мое нутро, и я бы очень удивилась, если бы у кого-то на моем месте получилось иначе.
Это не Джейми, папа, протянула я, это я.
А, это ты, Фэй, возможно, мне под действием обиды лишь почудилось, но пыл в голосе отца поостыл.
Это я, Кристина! уже не сдерживая эмоций, возмутилась я. И папа туда же! Зачем он называет меня дурацкой кличкой, которую никто не применял в нашей семье прежде?!
Да-да, я узнал. Джейми рядом? Передай ему трубочку?
И это тоже было странно, как шипастые туфли и четырехгодичная тьма вместо прожитых дней. Папа предпочитал пообщаться не со мной, а с моим мужем? Неужели и он почему-то решил, что во внимании я не нуждаюсь?!
Папа, позвала я, все еще надеясь перетянуть одеяло на себя, как ты себя чувствуешь? Как мама?
Все в порядке. Дай мне поговорить с Джейми? Почему ты взяла его телефон?
«Потому что у меня отобрали собственный! хотелось орать мне. Потому что я не узнаю этот новый мир и новых людей в нем, а они не узнают меня! И потому что первым делом, как только смогла, я пыталась до вас достучаться! До тебя и мамы! Но, похоже, вы и не собирались ждать вестей от меня»
Я послушно передала трубку мужу, и тот поднес аппарат к уху, оставив одну руку на руле и поглядывая то на меня, то на дорогу.
Да, забрал. Да, в порядке, он засмеялся, обнажая ровные белые зубы, как обычно, само собой. Я справлюсь. Я позвоню. Обязательно. Всего хорошего, Николай.
Что хотел от тебя папа? уныло спросила я, когда беседа закончилась.
Джеймс небрежно сунул телефон в карман.
Удивлялся, что ты позвонила.
Чему удивляться? я шмыгнула носом. Мне кажется, он знал, что я попала в больницу.
Знал, не стал спорить муж, все знали. Твою аварию широко освещали в прессе.
Широко освещали в прессе, отец знал и даже не спросил меня о самочувствии перед тем, как попросить передать телефон. Я его спросила, а он меня нет, словно и не волновался вовсе. Да что же это с ними со всеми происходит? Почему? Почему? Почему?!
Я снова отвернулась к окну, чтобы Джеймс не увидел слезы обиды на моих глазах. И, пожалуй, слезы страха от ощущения, что лечу вниз с огромной высоты, кувыркаясь в воздухе без надежды на спасение или какую-нибудь опору. У каждого есть якоря, которые держат в привычной гавани и дают ощущение безопасности существования. Это родители, друзья, да даже знакомая девчонка за стойкой в ресторане быстрого обслуживания, уже наизусть выучившая, какой сорт кофе наливать вам по утрам, когда вы забегаете к ней перед работой. Это любимые джинсы, прослужившие уже года три, на которые хочется молиться, чтобы не порвались, ведь они приносят удачу во всех начинаниях. Это еженедельное вечернее пятничное шоу по телику. Примелькавшиеся лица, придуманные для себя приметы, продолжения историй, за которыми надо регулярно следить, звонки от родных и близких с одними и теми же «как дела?» и «когда увидимся?». Крохотные штрихи, едва заметные глазу детали, но вкупе они и составляют огромное полотно под названием простая человеческая жизнь, а у меня их теперь не было, все вокруг казалось непривычным, незнакомым, чужим. И боялась я, что вернуть их обратно не смогу.
Папа сердится на меня, высказала я догадку, потому что проговорить мысли вслух означало их упорядочить и это здорово успокаивало. Те люди у больницы журналисты они не придумали, да? Папа сердится на меня за то, что я сделала что-то плохое, вот и не хочет общаться. Я сидела на наркотиках?! Я на самом деле кого-то сбила?! Насмерть? Да?!
Наркотики? тут же фыркнул Джеймс. Фэй, ты слишком любишь себя, чтобы портить наркотиками внешность.
Я могла бы привести ему примеры, когда лучшие девушки из модельного бизнеса заканчивали карьеру в различных клиниках по борьбе с анорексией и наркозависимостью, но в этот момент он весь как-то подобрался, внимательно изучая что-то в зеркале заднего вида.
Кто-то из твоей свиты не хочет оставлять тебя так просто, да? процедил Джеймс и резко выкрутил руль, сворачивая в узкий переулок с односторонним движением.
Я уже поняла, что «моей свитой» он называет журналистов, и, приглядевшись в боковое зеркало, заметила, как за нами повернул голубой кадиллак с тонированными стеклами. Человека или людей внутри машины разглядеть не получалось. Все мои непролитые слезы мгновенно высохли.
Твои знакомые, да? поинтересовался муж каким-то недобрым голосом, ловко петляя в лабиринтах периферийных улиц. Знаешь, кто это?
Нет, ответила я, так как ничего другого ответить и не могла. Я и себя-то толком теперь не знала.