Зато уж у главного здания, ничуть не походившего на высокие терема Тридевятого белокаменного, с колоннами! карету ждали: целая делегация немолодых людей с самыми суровыми лицами выстроилась на ступеньках. Пока возница обходил карету, отпирал и распахивал дверцу, самый пожилой и седовласый из них успел поспешно, но с достоинством спуститься и даже начать торжественную речь:
Добро пожаловать, ваше царское высочество
Возница тем временем, выждав пару секунд, заглянул в карету и едва не столкнулся лбами с заспанной пожилой служанкой, недоуменно хлопавшей глазами. Одинаково дикими взглядами они посмотрели: он в карету, а она наружу, и оторопело отпрянули в разные стороны.
На факультет управления государством старичок в мантии, наконец заподозрив, что что-то пошло не так, замолчал, заглянул в карету лично, отступил на шаг и по-птичьи покрутил головой.
Я не понял, негромко обратился он после паузы уже к вознице, недоуменно и беспомощно приподняв редкие седые брови, а где абитуриентка?
Глава вторая, в которой царевна оказывается не в своей тарелке (и не только тарелке)
Хозяева вошли в переднюю гурьбой. Из своего угла затаившаяся, боящаяся дышать Алька не могла их видеть но озадаченные голоса было слышно прекрасно.
Эй, а кто это пил из моей кружки? голос был густой, низкий.
И ел из моей тарелки еще один голос, вполне себе приятный даже. Может, все-таки не разбойники? Наверняка у разбойников должны быть мерзкие голоса.
И на лавке сидел, кажется вон, отодвинута!
«Нет, ну что за жадность такая! мысленно начала уже вскипать Алька. Что им, лавки жалко? Не сломала же я ее! Или корки хлеба?»
И на моей постели, кажется, спал! этот голос, самый изумленный, был и самым молодым. Тут же послышался звук мягкого удара, будто кому-то дали подзатыльник не серьезный, а так, для острастки. Мужчины расхохотались.
Так-то ты хозяйничаешь, что вор у тебя на постели даже выспаться успевает! под еще один взрыв хохота добродушно произнес самый первый голос.
Да я на минутку только
Договорить оправдывающийся не успел, потому что тут уж царевна стерпеть не могла. Так ее еще никто не оскорблял! Да еще кто! От негодования она забыла даже про ножик так и выскочила из своего закута, отчаянно краснея и сжав кулаки.
Я вам никакая не воровка! Сами-то! В лесу живете, знать, разбойничаете, людей добрых грабите, а царевне своей горелой корки пожалели!
Вдохнув, чтобы продолжить кричать, Алька наконец моргнула и рассмотрела хозяев. И рот почему-то сразу закрыла. И сглотнула. Хозяева стояли перед ней гурьбой все семеро. Все, как на подбор, высокие, плечистые чисто шкапы платяные. Одеты все одинаково в просторные рубахи и штаны, на ногах не лапти сапоги.
Помнится, ей когда для нарядов отдельную горенку отвели, плотник заместо сундуков несколько новомодных шкапов смастерил, высоких таких, широких, и с одинаковой резьбой по дверцам. А посол из Тридесятого словечко еще подсказал: гар-ни-тур
Гарнитур смотрел на нее изумленно и весело. То есть тьфу! разбойники смотрели.
Царееееевна, значит? с добродушной насмешкой переспросил самый старший из разбойников чуть ниже прочих ростом, коренастый, ширококостный и крепко сбитый, с короткой, слегка седеющей уже бородой.
Алевтина Игнатьевна вообще-то! Алька подбоченилась. Единственная законная правительница и будущая царица Тридевятого!
Ну раз раз цареееевна!..
Разбойники дружно расхохотались. И Алька вдруг с ужасом осознала, что ей просто не верят. И еще что она не имеет никакого представления, как ей доказывать, что она это она.
Честно говоря, Алевтине никогда в жизни не приходилось не то что объяснять или доказывать, кто она, а даже просто представляться. На всякого рода официальных приемах ее официально же и представляли слуги. А при выступлениях перед народом глашатаи. Если доводилось куда-то выезжать ее всегда ждали. И тоже объявляли громко и во всеуслышание.
Но на самом деле и это-то делали просто потому что так положено. Всю Алькину жизнь все вокруг вообще все, кого она когда-либо встречала, совершенно точно знали, кто она такая. Даже если сама она видела их впервые и никогда не слышала их имен.
Да и как не признать царевну, если и наряд на ней всегда соответственный случаю, но обязательно роскошный и богатый даже на верховых прогулках, и свита с охраной всегда при ней. И ей действительно никогда попросту в голову не приходило, что кто-то может и не узнавать ее в лицо.
Вспомнилось отчего-то, что и монеты в Тридевятом по сегодня еще печатались старого образца: с матушкиным профилем на одной стороне и батюшкиным на другой. Это когда она замуж выйдет да на престол взойдет, тогда и новые монеты чеканить начнут, с ней и Елисеем.
Сейчас при царевне не было свиты. А наряд на ней был грязный и изодранный в клочья. Щеки и руки расцарапаны на что похожи волосы, даже думать не хотелось. По дороге распустила растрепавшуюся до невозможности прическу и заплела в простую косу, как у крестьянки только и та сейчас похожа была на старое мочало, усеянное вдобавок репьями и сором.
А хотя может, оно и к лучшему? Не знают, кто она, значит, и не выдадут Наинке. Ну кому, в самом деле, в голову придет, что сама наследница престола, как побирушка какая, по домам ходит? Вот только если Алька вроде как простая девка, то выходит, что она и впрямь просто так забралась в чужой дом даже, может, разбойничий
Да ты не боись, девица, уже серьезно сказал мужчина, заприметив, видимо, смену выражений на ее лице. Не обидим! Как же ты к разбойникам-то в логово залезть не побоялась?
Алька приободрилась.
Так устала очень, дяденька, затараторила она, пить так хотелось, аж желудок от голода свело и переночевать-то негде стало, я и смотрю полянка, на полянке избушка, думаю, люди добрые живут, уж наверное, цар красной девице в приюте не откажут!
Не полянка, деланно-укоризненно вздохнул мужчина, а тренировочный лагерь. Не избушка, а точка дислокации. Не люди добрые, а особый царский отряд богатырей специального назначения
Аля вытаращила глаза, впервые не находясь, что сказать. Богатыри, надо же! А вот хорошо это для нее или плохо?.. С одной стороны, они ее как наследницу престола оберегать должны. И зла никак причинить не могут. А с другой выходит, Наинке-то они присягали
А отчего ж Алевтина Игнатьевна, а не Наина Гавриловна сразу-то, раз правительница? это спросил тот из богатырей, что стоял чуть в стороне от всех высокий, худощавый, чернявый, нос клювом галка и галка. А бороды не носит, выбрит гладко, по заграничной моде. И голос у него оказался под стать внешности резкий, хрипловатый, будто не говорит каркает. Этот не смеется смотрит черными своими глазами-кинжалами, будто мысленно царевну уже разрезал и потроха ее разглядывает превнимательно. Помнится мне, царь-батюшка Игнат Станиславович личным указом своим повелел назначить регентом, сиречь правительницей
Мысли о том, что раскрывать себя, может, пока и не стоит, мгновенно снова выветрились из Алькиной головы. Потому что из-за этого самого указа все так и случилось, да этот указ ей всю жизнь, можно сказать, поломал!
До моего венчания! запальчиво перебила она. Она должна была хранить престол, пока я замуж не выйду по древнему закону нашему, с благословения семьи! И вообще она батюшку околдовала, а то бы ни за что он со мной так не мог поступить! Все знают, что ведьма она!
Так, обронил вдруг самый высокий из богатырей, все время стоявший, сложив руки на груди. И от одного того, как веско прозвучало это единственное слово, стало вдруг совершенно ясно, что главный здесь не тот, что старше всех по возрасту, а именно вот этот, молчаливый, с курчавой темно-русой бородкой и серыми внимательными глазами. И разом все замолчали, стерлись усмешки с лиц. Ратмир, слетай-ка, выясни.