Рюрик нахмурился и топнул ногой.
Ты чего это? Беса пустил? Смотри, перед кем стоишь, желдонь!
Жегор встряхнулся и поспешил встать на одно колено перед Рюриком.
Куда это ты вчера сбежал? Разве пускали тебя?
Страшно стало, княже, сказал мальчик, жмуря глаза, прогоняя недавние видения.
От чего страшно?
Что слепой про меня сказал.
Ты хоть знаешь, кто этот слепой? То великий волхв. О нём вся Ладога знает. Рассказывают, он уже двести зим в чаще живёт. Что сам Один ему велел глаза отдать. Слыхал, небось, про Одина? Наш бог. Отдал око, чтобы напиться мёда мудрости. Так Сурьян оба отдал. Он больше Одина ведает!
А что ж вы его так? Жегор кивнул на пол, где недавно лежал связанный волхв. Пыром да по голове.
Дерзкий ты малец, нахмурился Рюрик, но улыбнулся через хмурь, видать, так и есть, как сказано про тебя.
Он отряхнул руки, обтёр жир о плащ и встал.
Чарку налей.
Рюрик, прихлёбывая мёд, стал прохаживаться по комнате.
Я этих дурней, что руку приложили, велел высечь на морозе. Волхву дал женщину, шкуры, всё как обещал. И тот ушёл. Сказал, что более того, что ночью ему открылось, уже ничего не откроется. Только вот напоследок махнул рукой вон туда, Рюрик кивнул в сторону оконца, что выходило на юг, и где по словенскому чину ставился идол домового, да велел тебя туда отправить.
Куда? испугался Жегор.
Я и сам думал куда? Потом смотрю, а ведь туда путь речной. Ведь в той стороне-то Киев-град. Слыхал о таком? Э, да где тебе слыхать, червяку Там находник сидит, не нашего роду-племени. Аскольд треокаянный. Из свеев. Ну да тебя оно не касаемо. Уж не знаю, какие там корабли строят, и чему тебя научить смогут, но Сурьян говорит, стало быть, надо. Сам всё слышал построить ладью для последнего часа. Когда он будет, никто не знает. Как на этой ладье всё мировое дерево уместится тем более не ведомо. А всё равно тебе это сделать надо. И если откажешься не сомневайся, и на дне морском тебя отыщу. И с твоей шкуры паруса сделаю, да прокачусь под ними по Ильменю. Глядишь, о том волхв и говорил.
И Рюрик рассмеялся, расплескав медовуху по сосновым половицам. Солнце через щели окна зажгло капли. Дым снова ударил в нос, и Жегор потерялся в запахах и свете. Весь страх ушёл. Мальчик понимал, чего именно от него хотят даже если и сам хотящий этого не знал до конца.
Эй! крикнул Рюрик. Хельги. Ты всё понял?
Чего не понять, ответил молодой воин со скамьи, пустим мышонка на киевское зерно.
Молодой воин говорил по-скандинавски. Но к Жегору обратился на славянском, медленно и верно выговаривая:
Со мной поедешь. Как лёд тронется.
Рюрик добавил:
Пока поживёшь у нас в Городище. Сбежать отсюда не пытайся. Там ты больше никому не нужен. Теперь он твоя мать и отец.
Меня зовут Хельги, сказал молодой воин, или, как по-вашему, Олег.
После обеда Жегора отвели в маленькую комнатку с дырой в крыше. Пыль и снежинки кружили в столбе белого света. Было холодно, и он залез под шкуры. Всё ему было чуждо, всё на варяжский манер. Он думал о предстоящем путешествии, об оставленной семье, о Боруне и сёстрах.
Ему было жаль их, но не себя. Увидеть новые земли, пуститься на ладье с викингами! Да что может быть лучше? Особенно, если впереди вверенная тебе одному тайна загадочный корабль для мирового древа.
Что за древо? Вестимо, что. Волхвы говорят, всё держится на его стволе. И три яруса ветвей у него. Нижний, где тьма и Род с рожаницами, и Ящер живёт. Средний, где Ильмень-озеро, и верхний, по которому ходит Даждьбог, Хорс и другие. Иногда туда забираются и люди, но им там опасно свет слишком яркий, да огонь жаркий.
А уж какая для такого дерева лодка нужна, чтобы весь ствол целиком уместить?
И он засыпал с мыслями о дивном корабле.
Стылыми ночами он скучал по домашнему теплу, по мачехе, которая нет-нет, да и пускала его к себе под тёплый бок. Хотя с тех пор, как ему исполнилось десять, этого уже не было. Но было раньше. Впрочем, возраста своего он тоже не знал кто скажет, когда день его рождения, в какой земле было? И десять лет ему отмерили по примеру других мальчишек, как сровнялся ростом.
Месяц сухый, первый после зимы, был всё ещё морозным. Весна не торопилась. И Жегор проводил много времени в своей хижине. Здесь жили некоторые из слуг рабов, привезённых варягами для Рюрика с восточной стороны, от племени меря. В основном бабы и дети. Из мужика-то раб плохой мятежный и ест много.
Жегор быстро нашёл товарищей для игр. Мальчишки собирались за конюшней, подальше от шального глаза гридней. Те могли и заставить чистить берег от снега, ломать полыньи, таскать навоз целый день или просто давали тумаков ни за что ни про что молодая ратная кровь кипела в жилах словен-воинов. Им хотелось выслужиться перед князем, чтобы стать дружинниками, то есть русами. Русы были видными людьми, имели свою прислугу, иногда по несколько жён и землю. И потому молодые люди ярили себя, кипятили кровь, чтобы быть ловчее, злее, настырней таких ратная служба любит. А малышня боится.
Тут, за конюшней, был прибит к стене щит того самого Хельги, Олега. Это значило его покровительство, его угол. Лишний гридень не сунется. И малышня пряталась тут.
Иногда Жегор замечал княжну. Дагни наблюдала за ним с высокого грубо вырезанного крыльца хоромины. Смотрела с тоской, и он не догадывался, что тоскует она по вот такому же мальчугану, только чтобы её был, родной. А ей щемил сердце его зычный голос, его светлые, точно древесная струга, кудри, его хромота. Он гонялся за другими мальчишками с деревянным мечом, но не мог догнать, и ей хотелось выйти к нему навстречу, взять под руки, посадить себе на колени и дать мочёное яблоко или ковригу. И утешить хотя в утешении он и не нуждался. Хромота была ему привычна.
Но как-то раз ей всё же удалось заговорить с ним о том, что волновало его пуще всего. Месяц березень принёс долгожданное тепло под треск речного льда и грачей.
Жегор сидел на тюке сена весь в опилках и желтой древесной пыли. Дагни подошла тихо, заглянув за плечо. Ей стало любопытно мальчик старательно ковырялся с куском дерева. Чёрное лезвие с простой обмотанной бечевой рукоятью ловко плясало по ясеню, оставляя невиданные кружева.
Жегор убрал лезвие, чтобы сдуть стружку, и она отряхнула его тулупчик. Он обернулся и пощурился солнце ярилось в промытом небе.
Чего это ты делаешь? она улыбнулась своими пухлыми румяными щеками. Жегор знал, что бабы используют свекольный порошок для румян.
Видел вот узоры на железе. На воротах, где канава. Как мороз прихватит, так всё в перьях. А теперь вот, он протянул ей брусок, такие же.
Право любо! она округлила глаза. Неужто сам?
Перья и кружева, точно кто-то дохнул на морозную сталь.
А что, мороз может, а я что ли нет? Я и не то могу, он закраснелся и опустил глаза.
Что же ещё?
Показать?
Она рассмеялась.
Ну коли разрешишь.
Жегор встал, отряхнулся и похромал с конюшни в хижинку. Дагни пошла следом, распуская шлейф из лент и песцовых хвостов, надушенных арабским маслом.
Под отворотом шкур, служивших ему постелью, обнаружился целый склад диковинных для Дагни предметов. Там были звери, птицы, цветы и травы, варяжские ладьи на волнах. Были даже лица Рюрика, Боруна и самой Дагни их легко было узнать, рука мастера соблюдала пропорции. И всё это умещалось на плоских маленьких брусочках ясеня. Дагни попросила разрешения дотронуться наощупь они были выпуклыми. Словно кто-то выдавил их из цельного дерева, как выдавливают мёд из сотовых сетей, и он получает шестиугольную форму. Только мёд плавился обратно, а эти узоры застыли прочно. Затем она догадалась, что они вырезаны, но работа была такая тонкая, и не верилось, что это дерево, а не песок. На песке можно начертить соломинкой.
Чем ты это сделал?