Борун дрожащими руками приоткрыл крышечку. И Сурьян остолбенел. Затем опустил голову и вздохнул:
Знает старик, чем взять. Русальи глаза, стало быть, принёс?
Потом мрачно улыбнулся:
А если отберу? и вновь поднял копьё. Ты, запахом чую, старый совсем со мной не сладишь.
Борун вдруг подобрался.
Я не слажу, да гонца отправлю рассказать, чем промышляешь. Ты разве не чуешь?
Кто с тобой? Дитём пахнет.
А сын мой.
Боишься меня, чадо? спросил Сурьян и трясанул копьём.
Бабы бобров боятся. А я и не таких видал, зычно ответил мальчик.
Борун в отчаянии пихнул его. Мальчик выдал себя звуком. Сурьяну только того и надо было.
Ну вот теперь и ты не убежишь. Уши мои иных глаз зорче.
Сурьян отвёл копьё от груди Боруна и указал ровно на Жегора. Борун начал шевелиться, и острие вновь упёрлось ему в грудь. Сурьян выставил ладонь в сторону Жегора и начал водить ей так же, как в первый раз.
Ну так что? Пойдёшь с нами или как? Родовую руду лить богов злить. Мы одного племени, и потому
Тише, приказал Сурьян. Он водил рукой, и бледные зрачки его ушли в углы глаз.
Подойди-ка, сказал он.
Жегор переминался.
Кому сказано. Подойди!
Борун выпятил губы и сурово указал мальчику на Сурьяна. Тот перебрался через сугроб, и тут же зрячая ладонь опустилась не его шубу. Сурьян нащупал капюшон, залез рукой под него и остановился на затылке мальчика. Жегору показалось, что это был горячий камень. По коже разлилось тепло.
Греет, отче, шепнул Жегор.
Скажи, чадо, видишь ты хоромины, каких нет у владык земли? спросил слепой.
Вижу, шёпотом ответил мальчик. Он дрожал.
А видишь, как свет стекает по золоту? Как жарко огонь трещит?
Вижу.
А видишь, какие своды, какие стволы, какие крылья и главы над ними? Будто сам ясень мировой в тени их спрятался, и не видно его вовсе.
Да-да, выдохнул мальчик, припадая на колени. Борун с ужасом глядел на это.
И разве то хоромина? Разве не ладья, разве не через море идёт она? Смотри! Тьма и буря, и через тьму плывёт она
Да! зубы его колотились.
Борун шагнул к ним, вытянул руку:
Что ж это делается? Волшба! Морочба
Но Сурьян распрямился и громко сказал:
Теперь пойду с вами.
И не успело солнце ещё скрыться за снежные лапы, все трое двинулись в путь.
Только зайду попрощаться.
Сурьян жил сразу на много домов по оврагам и буреломам накопал он себе землянок, и в каждой хранился его скарб. Снегоступы, тулупы, топоры и сети. Слепой не всегда точно выходил к одному и тому же месту, часто плутал в чаще, и, чтобы не бродить день и ночь без сил в поисках укрытия, рыл новые дома на месте очередной ночёвки. Да там и жил по нескольку дней.
Прятал он их от зрячего глаза хорошо. Тропы заметал навозом и листьями. Старался не ходить одним путём дважды. Как паук окольцевал ближайшие чащобы тайными тропами и норами, и всюду разевали пасть капканы и силки.
Они зашли в одну из таких землянок. Точнее, заползли. Ивовые плетёные потолки были низко, с них свешивались пучки трав и гирлянды сухих грибов, которые Сурьян назвал своими глазами.
Пахло мокрой шерстью и железном сырого мяса лужицы крови, не просыхающие в крепкий мороз. Сурьян взял сшитый из шкурок тулуп. Пёстрый, вымаранный в желчи слепому глазу внеший вид безразличен.
Руки ощупывали жилки на стене из них он вязал нити, чтобы разбираться в залежах снеди. Струны были натянуты под потолком и расходились во все стороны. По толщине и иным признакам определял он, куда какая ведёт.
Одна к промысловому инструменту. Обода излучин на капканы, костяные крючки, шипы и дротики, комочки пузырей и чехлы из кишок с ядом. Другая ниточка к вырытым в земляной стене дуплам с волховьим арсеналом. Борун решил не смотреть туда. Фигурки животных, сушёные головы, пугающие своей диковиной чучела существ, похожих на крошечных старичков, амулеты и камни. Сурьян прихватил с собой пару бусин. Чуткие паучьи пальцы вели его дальше.
В центре землянки, куда сходились все нити, на камне стояли главные сокровища идол, кресало и короб с сухой щепой для добычи огня. Сурьян не стал разводить его. Он только коснулся лба, затем очага и шепнул приветствие Сварогу. Когда-то давно зрячие руки выстрогали фигурку этого бога-огнеродца из светлого ясеня на удивление изящно ни Борун, ни мальчик не видели ещё таких точных линий, словно Сурьян перенёс своё лицо на дерево. Обычно ваятели идолов довольствовались пятью косым насечками и готова личнина.
Сурьян владел связью с изнанкой света. Она через его посредство проникала по сию сторону. Проступала через твёрдое дерево мыслью человека.
Ну-ка держи, из темноты вынырнула его рука. В ней поблескивал чёрный стержень, похожий на перо. На конце он сужался и, видимо, был заточен.
Борун взялся за стержень, но Сурьян не ослабил хватки.
Не тебе. Отроку.
Жегор с опаской взял незнакомый предмет. Холодная лёгкая сталь.
Это мне? Что это? спросил мальчик.
Потом покажу. Носи, как голову. Потеряешь пропадёшь.
Мальчик убрал инструмент под шубу.
Вот теперь можно уходить. Прощай, отец, сказал Сурьян в темноту.
***
Рюриково Городище возвели быстро. Это случилось семь лет назад. Сам Рюрик не был словенского рода, и далеко не все оказались рады принять у себя чужака. Да ещё и поставить его верховодить.
Потому и Рюрик, как только прибыл в новые владения, сразу оградился ото всех стеной. Отсюда и название новому дому дал такое Городище. Впрочем, слово это было скандинавским. Так викинги называли вольные земли вдоль Волхова и Днепра, от Ладоги до жаркой Тавриды Гардарики. Край городов.
Вместе с малой дружиной, которую на финнский манер называли русью, он поставил терем, обнёс его кленовым частоколом с башней для стрелков, как то было у свеев. Строили быстро, словно кто гнал их. В десять дней всё было готово.
Местные словене такого ещё не видывали. Выглядывали они из своих землянок с другого берега реки и дивились.
Вот те на! Что грибы растут.
Дельный, видать, мужик, этот Рюрик.
Или нас, косматых, испугался.
Их тогда и впрямь можно было испугаться. Варяжскому глазу нет-нет, да и мерещились в них тролли. Крепкие, бородатые, волосы не убраны, как у норманнов, а чаще и вовсе бриты, или чубы, точно конские хвосты.
А живут дико и только говорят, что когда-то был у них великий отец по имени Словен, что учил он их премудрости, но потом ушёл за тридевять земель. А кто такой и куда ушёл? не понятно. Только остались они, как дети без надзора. Приходила к ним дикая весь племя северное, вымазанное рыбьим жиром и охочее до чужих жён. Пришлось прогонять их кольями. Приходила меря, ведомая седыми колдунами. Но не поняли они речи друг друга, и ушла меря угрюмо и молча. По реке поднимались кривичи, в белых рубахах, с чеканной монетой торговать шкуры и рыбий рог. Но словене блестящего металла не брали волхвы запретили. И кривичи ушли дальше не север, к варягам. Те в то время сидели в Ладоге и лишь изредка проходили на гнутых своих ладьях, да в гости не заглядывали воровать всё равно нечего.
Странное это было племя, туманное ильменские словене.
Бескрайние поля вокруг озера Ильмень и могучие дубравы вдоль реки Волхова все были поделены незримыми линиями границ. И чем больше нарождалось в племени людей, тем больше появлялось границ. Точно хотели разорвать единую землю себе на угодья и унести в хату, спрятать в землянке, как драгоценный камень. А кто посягнёт рогатину в живот. Отец делил землю на братьев, братья на своих детей. И уже эти дети, забыв и о родной крови, и о заветах жить в мире, били друг друга за иной клочок ковыля насмерть.
Что было делать? Кто помудрее из старцев, начинали понимать, что если так и дальше пойдёт, если без конца хватать и хватать, скоро каждый будет стоять на месте и только и делать, что караулить с колом в руке авось кто сенца на чужом поле прихватит!