Рыжий тем и промышляет ворует детей и ест их. Норманны на Ильмене рассказывали про горных карликов, которые так делают. Но те карлики были где-то за вечными льдами, куда он ни за что на свете бы не согласился плыть. А теперь всё само приплыло к нему. Коленки подогнулись.
Ну! рыкнул рыжий. Чего смяк? Иди-ка.
И вместо того, чтобы бросить его в печку, толкнул к скамье.
Детишки подвинулись, разглядывая пришлеца с удивлением и страхом. Все они были мал мала меньше. Жегор оказался среди них старшим.
Тут он заметил, что в другом углу тесной землянки стоит баба. Стоит подбоченясь, довольно кивая. Рыжий улыбается бабе глупой улыбкой и морщинит низкий лоб. Из-под верхней губы торчит гнилой зуб. Вдруг Жегор осознал, что бояться пока нечего.
Меня, значит, Бамбуй звать. Это вот, рыжий тыкнул пальцем на скамью, всё чадушки мои. А это жинка.
Та шмыгнула носом и снова кивнула.
Ну, чего стоишь? рыкнул Бамбуй жене. Есть неси.
При этом он запустил в свой рот тот самый ломоть хлеба, на который рассчитывал Жегор. Однако к немалому удивлению мальчика, скоро ему поставили плошку варёной репы. Пахло от неё так сладко и душисто, что он чуть не упал в обморок.
Благодарствую, прошептал он.
Ешь-ешь, почти хором сказали Бамбуй и жена.
Кто-то из детей попытался сунуть руку в плошку, но Бамбуй тут же залепил ему подзатыльник. Жегор ничего этого не видел, а только утопал в ароматах, и ел, облизывая пальцы.
Жена Бамбуя нашла мальчику новую одежду. Та оказалась ему мала видимо, когда-то принадлежала детям, но истлела и осталась на ветошь. И вот сытый, в короткой рубахе и портах, он тихо засыпал в углу. А Бамбуй всё поглядывал на него и о чём-то перешептывался с женой.
Утром дети шли работать на поля. Взрослые корчевали пни под озимый засев, а дети собирали с земли ветки и сор. Жегора оставили дома. Так было и на следующий день. При этом кормили его за двоих, а далеко от землянки уходить не велели. Он не скучал, а вырезал из чурбанов фигурки точило, подаренное Сурьяном, было при нём. Он носил его на шейной бечеве в самодельных ножнах.
Но показывать Бамбую свои поделки опасался. Ведь эти люди проявили о нём такую заботу, а он прохлаждается. Нужно было показать, что ему скучно и нечего делать, чтобы как можно скорее его взяли в поля, где бы он пригодился. Однако шли дни, а ничего не менялось. Он заметно окреп, порозовел от медовой репы, лепешек и оленины. Детвора Бамбуя, все десять человек, не задирали его. Лишь раз старший попытался затеять драку, но Бамбуй так отходил его палкой, что охота отпала у всех навсегда.
В своём положении Жегор видел нечто неестественное. Ни образ жизни, ни поведение, ни даже лица Бамбуя с женой не нравились ему. Слащавыми и лживыми были их улыбки.
И он решил не спать по ночам. В это время взрослые общались меж собой, и можно было подслушать много интересного. О том он знал ещё с Ильменя, когда жил у Боруна.
И он услышал.
Была ночь. Дети сопели по углам. Куры, гуси и козы спали тут же. Вполглаза Жегор увидел, как в свете лучины отворилась дверь, через порог ступил Бамбуй. Он теперь возвращался поздно ходил на петушиные бои. Жена выставила ему хлеб и квас. Он ел молча. Казалось, муж с женой общаются шмыганьем носов так громко и часто они это делали. Полчища мышей свиристели за очагом.
Наконец, Бамбуй откинулся на лавке, притянул жену, пошарил большой рукой у неё под рубахой, но она недовольно вздохнула, что настали запретные дни, и Бамбуй вздохнул грустно. Зевнул и осмотрел спящие рты. Тогда он смекнул запретные дни у бабы означали, что нового рта пока ждать не придётся, и это заметно улучшило настроение.
В дальнем углу на соломе спал чужой ребенок Жегор. Глаза Бамбуя сверкнули. Он кивнул жене.
Ладно выкормили.
Уж объел всех, проворчала жена. Когда сведёшь?
Завтра. Нынче рабов надо, после пожара-то. Межуй-бортник как раз без сынка остался. Пчельник в лесу цел, а что толку. Сам старик, на дерево не влезет, а помощник-то сгорел.
Межуй-бортник, протянула жена с благоговением, человек богатый. Да жрец. Ты с него проси побольше.
Да уж попросишь, хмыкнул Бамбуй, рыгнув, хромой раб в полцены.
А ты с другого конца гляди. Хромой значит, не убежит. Лучший раб не тот, кто хорошо работает, а кто далеко не уйдёт.
Бамбуй почесал низкий лоб, очевидно, оценивая мудрость жены и снова вздохнул, оценивая округлые, но запретные на сегодня, формы её. С тем и уснули. Только Жегор не сомкнул глаз. Всё, наконец, прояснилось он стал рабом. И откормили его на продажу.
***
Межуй-бортник был худой и высокий, медленный в движениях человек. Волосы нежно убелила старость, но глаза горели углём. Тонкие пальцы не знали плуга и копья от того и дожил до таких лет. Три жены его давно померли, а сын был лишь от последний. Но и он не пережил нашествия угров. Теперь Межуй остался один.
Жил он не в землянке, а в бревенчатой избе то есть, в доме, который можно истопить большой печью. При том, с двумя клетями. Кленовые клети сгорели в пожаре, а изба уцелела чудом. Этим чудом был отчасти воск, коим Межуй часто промазывал брёвна. Воска у бортника, главного медвяных дел мастера в Киеве, было, что воды у мельника. А пожара старик боялся, как сама пчела.
Теперь изба его стояла вся снаружи в чёрной маслянистой саже, а внутри светлая и медовая. Только крышу положили новую. Увешал её Межуй оберегами, да душистыми травами, залил воском с пахучими маслами, чтобы дух схватывало. И сидел во всём белом на троне из пня, пил травяной отвар, заедал пчелиным хлебом пергой. А больше, говорят, и не ел ничего.
Таким увидел его Жегор, когда стоял на пороге душистой избы. На плече его лежала большая ручища Бамбуя. Он низко кланялся домовому идолу сам, и гнул мальчика.
Вот, дед Межуй, привёл тебе помощника.
Межуй глядел не моргая, как белая птица.
Отрок смирной. Да вот особая увага хромой он, зарок от всякого побега. Коли лихо возьмёт. Да токмо его не возьмёт. Уж очень робкий.
Откуда таков? скрипнул Межуй, не меняя позы.
Жегор заметил, что ногти на руке, в которой тот держал чашу, были длинными, как ножички.
Из самого Новгорода.
Одна из белых бровей чуть дрогнула.
Как же сюда занесло?
Без роду, затесался на ушкуи, да чудом плена избег. От угров вырвался.
Упоминание о степняках кольнуло старика. Он глотнул из чаши и прикрыл глаза. Так прошло время. Бамбуй ощутил, что хмелеет от резких непривычных запахов, и кашлянул.
Так что, дед Межуй? Много не прошу.
Вон, бери.
Ноготь указал на бочку у входа в избу. Жегор остался стоять под грохот выкатываемой бочки.
Межуй жёг его своими угольками.
Ты знай, почти шёпотом сказал он, и Жегору показалось, что старик наполовину обитает в ином мире, знай, что ты гость печали. Покуда все живы были бы, я бы на тебя и не поглядел. Сынка моего забрали в ирей берегини. Ты мне его не заменишь. А только отрок всё равно нужен. Мужику на дерево за мёдом не взлезть. А ты лёгкий. Как подрастёшь продам на греблю. Ты, стало быть, хромой?
Жегор кивнул.
Значит, хорошо заплатят. Хромой гребец лучший. Да, долго гребцы не живут. Спины крутит. Да тебе жить и так не долго. Так что я рад. Хороший вклад. Ты скажи, лазать-то умеешь?
Умею, кивнул Жегор, вспоминая, как ловко и радостно было карабкаться по мачтам драккара.
Не то было взбираться по деревьям в поисках дикого мёда.
Уже на второй день работы Жегор покрылся волдырями от укусов и насквозь пропах дымом. Межуй велел убирать за пояс тлеющие головни, чтобы всё тело окутывал едкий дым, и пчёлы не могли добраться до плоти. Но дым так ел глаза, что Жегор выбрасывал часть головней. Хранителям мёда это было в самый раз они облепляли мальчика и плясали на нем танец смерти.
Старик держал ещё троих работников, гораздо старше Жегора. То были не рабы-челядины, как он, а наёмные служки. Лазать по веткам им уже вышел срок, и они занимались кто чем. Бондарили бочки, сторожили пчельник, гнали медовуху, ездили на торги. Жили они в мазанках, и двое уже имели жён. Место у Межуя было хлебным, уходить от него не хотелось. Но было ясно, что время не на их стороне. Особенно теперь, после пожарища, когда Киев строился сызнова, а работали задарма, и голод лютовал.