Тогда он подал руку Янке. Её ладонь была сильной и холодной. Он чуть сжал её в своей, попытался улыбнуться, но не смог. И со вздохом ушёл. Он знал пропасть легла между ними навек.
Олег взбежал по скользкой дороге к воротам. Детинец стоял на холме. Отсюда хорошо просматривался берег. Олег выглядел внушительно, хотя и очень молодо. Не каждому бойцу жаловался соболиный плащ и серебряные пряжки на доспех. Гуннар же стоял за ним, как гора, свирепо глядя из-под белых бровей.
От Рюрика мы!
Ворота не открывались. Олег покликал стражу.
От господина Великого Новгорода!
Раз только выглянуло из бойницы лицо. Но не открыли.
Гуляй, возгря! крикнули в ответ, когда он снова позвал.
Олег с Гуннаром переглянулись. Румяна проступила на молодом лице.
Стена была в два ствола сажень толщиной. По ту сторону к ней привалились двое гридней сторожей. Они зевали на ярком весеннем солнце, которое мешало им спать. Князь пировал, а, значит, был занят жёнами, и вся боярщина радовалась досужему часу. За гриднями следить было некому и незачем.
Киев вообще теперь часто отпускал бразды. Власть в нём была странной. То заметной со стороны Аскольдовых хором, когда оттуда выезжали смотрительные дружины глядеть, где что не так лежит, и у кого нос длинный. То со стороны торжищ, где заезжие купцы перекупали этих самых княжьих дружинников без ведома князя. А засилье степняков хазар, подозрительных угров с востока и бритоголовых проповедников с запада рождало толки о скором захвате города. Кем? Когда? Да кто ж его знает! Просто будет и всё тут. Страшно жить без ножа за сапогом.
Двое гридней слышали крики.
Да кто ж там, Малко? спросил один, куснув соломину. Чего ему неймётся?
Сопляк какой-то. Нарядился, как петух в насест, зевнул, видали мы таких.
От Рюрика, слышь, хмуро заметил первый. Может, того? Отворим?
Сиди, Кучка, знай своё место. Мы тут они там. Кому решать?
Ну, гляди, Малко. Авось князь узнает? Или кто важный.
Малко глянул с кривой ухмылкой.
Чего несёшь? Три кольца борода какой он важный? Да и не наш он. Норманнский.
Аскольдова племени.
Ну и что с того? Малко потупился и сплюнул в сторону терема. Не долго им тут осельничать. И князю не долго. Ну, что зыришь? Попомни. Придут другие заживём.
И рывком оправил кожух. Он лежал на мокрой от талого снега соломе. Свиной кожух не пропускал сырость, но был тонкий и Малко мёрз. Весеннего солнца ещё не хватало на согрев.
Крамолу говоришь, опасливо заметил Кучка.
Весь Киев её говорит. Но ничего. Придёт наше солнышко.
Он услышал ещё раз настойчивый крик по ту сторону стены.
Ори-ори, норманнский пёс.
И, закутавшись в кожух, прикрыл от солнца глаза, согреваясь.
Любор проснулся от криков. Он лежал на палубе, пригревшись под шубой. Пришлось подняться и выглянуть за борт.
К кораблю бежал, придерживая шлем, Олег. Могучий Гуннар следом, грозя кулаком то Олегу, то куда-то назад. А позади них сверкали топорами с десяток киевских дружинных.
На воду! кричал Олег. Толкай!
В ледяной воде Любор отвязывал канат. Янка очутилась тут же. Они стянули ушкуй с мелководья. Корабль ладно осел на воде, мачта встала к небу.
С шумом Олег и викинг ринулись в реку, и уже через мгновение повисли на борту. Корабль дрейфовал вдоль берега. Вослед им летела матерная брань хазары научили. Любому колдуну на ус мотать.
На берегу столпились ратники. Оскал зубов, глаза на выкате. Любор понял, что дело серьёзно. В полном согласии с ним в борту загудела стрела. Ещё одна просвистела над ухом.
Толпа росла. Но корабль уплывал к центру реки всё дальше.
Вроде не гонятся, заметила Янка.
Всё равно, Любор качнул рею, парус давай.
Олег с Гуннаром, истекая водой, глядели друг на друга. Когда старый викинг чуть отдышался, его кулак смачно хрустнул под рёбрами Олега. Тот грохнулся на палубу, но тут же рассмеялся. Зычно, дерзко с глуповатым визгом. Потирая живот, он хохотал так, что и красный от гнева Гуннар рассмеялся следом. Сипло и потрясая плечами. И, наконец, разразился громовым «Хо-хо-хо!».
Когда оба норманна вдоволь насмеялись и утёрли слёзы, когда Олег размял ушибленный живот, а их корабль отплыл на безопасное расстояние, Любор потребовал объяснений.
Они нам так и не открыли. Но этот, Гуннар кивнул на Олега, прибил свой щит на ворота.
Что он сделал? нахмурился Любор. Он понял речь норманна, просто сказанное не шло в разум.
Гуннар выставил два пальца и ткнул ими в борт.
Вот так. Посередь. Киев для нас теперь, что псарня для лисы.
Гуннар сказал правду. В это время у киевских ворот суетились молодые гридни. Крепкое дубовое древко трещало, упершись рычагом под прибитый щит. Он крепко засел на трёх стрелах. Тыловом топора Олег вогнал их заместо гвоздей. Норманнский щит из клёна. Познатнее обит свиной кожей, а её мочат в морской воде.
Викинги не часто использовали один и тот же щит на два боя. Клён дерево обычное. Когда щит ломался, быстро рубили новый.
Что это значит? спросила Янка. У нас так не принято.
У свеев и данов, ответил Любор, повесить щит на дверь твоего дома, значит, присвоить себе твой дом и всё, что в нём.
Я смотрю, ты знаешь наши обычаи? удивился Олег.
Года с вашими братьями мне хватило.
Значит, ты себе Киев присвоил? спрсила Янка.
Это уж точно, Олег прищурился в сторону берега, где вечерний туман скрывал частокол, а ещё мы не бросаем своих. Сегодня ночью нужно в город остальных соберём. Тут нам больше делать нечего.
И добавил хитро:
Покамест нечего.
Гуннар толкнул Любора и указал на парус. Вместе они стравили его и сели за вёсла. Ушкуй лениво поворачивался против течения.
Говорят, люди находят богатство в Корсуни. Что на Тавриде, сказал Олег.
Говорят, там чаще находят смерть, ухмыльнулся Гуннар.
А третьего и не нужно.
Янка хотела прильнуть к Любору, упоминание Корсуни напугало её. Древляне говорили, что там на границе суши, моря, ветра и огня живёт Кощун. И что стережёт он то самое богатство, о котором сказал Олег.
Скрыня о семи цепях. Висит на верхушке дуба. В корнях его томятся чуры. Те из них, что хотели серебра-золото. А само это серебро-золото кровь Сварога. Каждую ночь пленённое светило обливается кровью за мировую тьму. И каждое утро могучий змей уносит колесницу Сварога снова ввысь. Но чем больше дней от начала мира, тем больше капель в сундуке Кощуна. Древляне говорили, настанет день, когда о них будет весь мир воздыхать.
Янка хотела молить Олега не плыть туда. Зловещее, смутное, полное пугающих знаков видение встало перед ней. Но что мог значит её жалкий голос?
***
Ковры перед шатрами горели золотом, и чистой бирюзой было море позади. Базар источал сладость и зловоние жаркого дня. Монотонные зазывы, счётный треск, смех и ворчание ещё один торговый день в порту византийского Херсонеса, среди славян именуемого Корсунью.
В смолянистом мареве дрожали корабли. И всё новые заходили в бухты Тавриды. Из Царьграда на западе, от Днепра с севера, и через страшные морские бездны из южного Понта. Под латинским парусом шли халифские галеры. Там в зелёных коранических тенях, замотанные в белое, глядели на берег арабы. В последние годы торговля стала главным ремеслом агарян. Огромный Халифат трещал по швам, как старый бурдюк, и купцы стремились сбыть товар на византийских рынках, зная, что скоро швы разойдутся, и въезд сюда им будет заказан. Византия начинала закрывать границы. Всюду теперь были враги.
И потому бородатый сарацин кричал на торжище всё громче:
Парча! Парча! и топал башмаком.
И разливал по воздуху волны золотой ткани. Она ложилась у его ног, ослепляя прохожих.
А от пристани к базару шли двое белокурых чужеземца. Здесь, на черноморском побережье, славяне с севера были нечастыми гостями. Чаще гостями непрошенными. Потому и ромеи, и хазары, делившие друг с другом Таврический полуостров, поглядывали на них с недоверием. Варяги ещё куда ни шло торговцы и отличные боевые наёмники. Но эти