Но прежде, когда Девять Гибискус сталкивалась с политическими играми, в министерстве была Девять Тяга, к чьей помощи она в крайних случаях могла обратиться. Новый министр войны Три Азимут не была чьим-то конкретным другом во всяком случае, она точно не была другом Девять Гибискус.
Дело не в Два Канал и не в Сорок Оксид, сказал Двадцать Цикада. Зачинщик Шестнадцать Мунрайз. Именно ее вы должны обезвредить.
Может быть, она согласится занять позицию во главе наступления, когда придет время.
Прямолинейно, сэр, сказал Двадцать Цикада сухим, как обработанный воздух на корабле, голосом.
Она не смогла сдержать улыбку: варварский оскал, дикое выражение; ее лицо наслаждалось этим. Наслаждалось так, словно они уже готовились к действиям вместо того, чтобы ожидать и ожидать, снова и снова.
Они хитрят и маневрируют, а я проявляю чрезмерную осторожность.
Я могу составить этот приказ. Если угодно, Двадцать четвертый будет заменен в ходе пересменки и с победными криками брошен в любой войд, который пожирает наши планеты.
Одна из проблем с Двадцать Цикадой состояла в том, что он всегда предлагал именно то, что хотела она, и настаивал на предложении достаточно долго, пока она не уяснит, что идея плохая. Эта особенность относилась к одной из тысячи причин, по которым Девять Гибискус никогда даже не думала о том, чтобы заменить его на кого-нибудь из более ассимилированных миров.
Нет, сказала она. Давайте сделаем что-нибудь получше. Слава погибнуть за империю первой слишком хороша для Шестнадцать Мунрайз, вы так не считаете? Пригласите-ка ее лучше на обед. Обращайтесь с ней так, будто она любимый коллега, перспективный со-коммандер. Новый яотлек вроде меня нуждается в союзниках, не так ли?
Выражение лица Двадцать Цикады стало непроницаемым, словно он производил перерасчет в обширных вычислениях сложнейшей системы. Девять Гибискус рассудила, что если он захочет возразить, то так и сделает, и потому продолжила, подозревая, что возражать он не станет:
Четвертая смена это даст ей достаточно времени, чтобы прибыть на «Колесо» со своим адъютантом. Мы обсудим стратегию вчетвером.
Сэр, как только письмо поступит официально, я отправлю приглашение и сообщу на кухню, что мы ждем гостей. Не нравится мне это, добавил Двадцать Цикада после небольшой паузы. Под запись: слишком рано для того, чтобы кто-то давил на вас подобным образом. Я такого не ожидал.
Мне это тоже не нравится, сказала Девять Гибискус. Но с каких пор это имеет значение? Мы продолжаем делать свое дело, Пчелиный Рой. И побеждаем.
Стараемся, и снова это ироническое удивление. Но колесо продолжает крутиться
Вот поэтому мы и «грузик» для этого колеса, ответила Девять Гибискус корабельной прибауткой, популярной среди ее солдат, и улыбнулась.
«Игра продолжается, подумала она. Шестнадцать Мунрайз, чего бы ты ни хотела от меня приходи, сыграем».
Затем по связи раздался бестелесный голос Два Пены:
Яотлек, поступило видеоизображение «Острия ножа». Трехчасовая давность. Они возвращаются быстро. Уносят ноги.
Черт бы побрал эти звезды, со злостью выплюнула Девять Гибискус, инстинктивно выругавшись, но так, что никто, кроме нее и Двадцать Цикады, не слышал этих слов.
Она подала сигнал своей облачной привязке перевести ее на частоту громкой связи и сказала:
Я возвращаюсь на мостик. Не стрелять, пока не станет ясно, что ничего другого не остается.
* * *
Станция Лсел представляла собой некое подобие Города если представлять его в виде оживших машин, организмов, сделанных из взаимосвязанных частей, и людей, обитающих в такой тесноте, в какой только и могут обитать эти формы жизни. На Лселе было тридцать тысяч станциосельников, все они находились в движении, вращались во тьме гравитационного колодца, в безопасности тонкой металлической оболочки, которая представляла собой кожу станции. Как и любой другой город, станция Лсел была подходящим местом для прогулки если знать, куда пойти, а куда не стоит. Прогулки достаточно долгой, чтобы измотать себя размышлениями.
<Очаровательная теория, сказал Искандр. Я говорю о той, которую ты опровергаешь сейчас, вот в этот самый момент>.
Махит Дзмаре ввиду некоторых бюрократических процедур все еще оставалась послом Лсела в Тейкскалаане хотя покинула свой пост три месяца назад, один из которых находилась на Лселе в якобы немилости. Ей удалось довести до совершенства искусство осмысления ощущений, испытываемых при закатывании глаз.
«Я еще недостаточно далеко продвинулась, сказала она имаго обоим сразу, старому Искандру и фрагментарным останкам молодого. Дай мне время».
<У тебя двадцать минут до встречи с советником Амнардбатотм>, сказал Искандр. Сегодня он по большей части был молодым, веселым и лукавым, жадным до впечатлений, переполненным бравадой и новообретенной легкостью в тейкскалаанских манерах и политике. Версия Искандра, практически потерянная ею вследствие повреждения имаго-машины, которая изначально и подарила ей его сознание, размещалась в основании ее черепа, наполненная живыми воспоминаниями и опытом, которые были ей необходимы, чтобы быть хорошим послом Лсела на сверкающем Городе-планете Тейкскалаана. Это повреждение осуществил возможно, уверена она не была, советник, с которым она должна была пообедать через двадцать минут.
В другой жизни они с Искандром все еще оставались бы в Городе и в конечном счете интегрировались бы в единую непрерывную сущность.
<Так никогда не могло случиться, сказал Искандр, и это говорил другой он, на двадцать лет старше первого, Искандр, который настолько хорошо помнил собственную смерть, что Махит иногда просыпалась ночью, задыхаясь от психосоматической анафилаксии. Никакой другой жизни нет, кроме той, которою мы живем>.
Махит вмещала в себя слишком много людей, поскольку она поверх своего поврежденного имаго поместила имаго того же человека, но старше на двадцать лет. У нее было некоторое время подумать об этом. Она почти привыкла к этому ощущению, к линиям раскола между тремя их сущностями, трущимися друг о друга, как планеты в тектоническом движении.
Ее сапоги тихонько шуршали по металлическому полу коридоров станции. Она была уже в конце палубы и едва могла разглядеть кривизну пола, уходящего вдаль. Бесконечное петляние по станции начиналось как тактика повторного привыкания и превратилось в привычку. Искандр больше не знал географию станции в Городе его знания, в зависимости от версии имаго, устарели на пятнадцать лет или на три месяца с момента его смерти, но здесь он был всего лишь чужаком, изгнанным из дома давным-давно. За пятнадцать лет внутренние, неструктурные стены сместились, палубы получили другое назначение, магазинчики пооткрывались и позакрывались. Кто-то в «Наследии» сменил все шрифты навигационных знаков, что Махит почти не помнила ей ведь тогда было восемь, но она поймала себя на том, что пялится на них. Абсолютно безобидный знак МЕДИЦИНСКИЙ СЕКТОР: НАЛЕВО вдруг стал поражающим воображение.
«Мы оба здесь чужаки», подумала она тогда и возненавидела себя за такие мысли. Она отсутствовала всего несколько месяцев. Она не имела права вешать на себя этот ярлык. Она была дома.
Нет. Не была и знала это. Такого места, как дом, для нее более не существовало. Но прогулка была некоторым подобием привычного, ведь она действительно помнила, где что находилось, помнила конфигурацию и ритм Станции, живой и полной народа, и вместе с Искандром они испытывали одинаковую радость, открывая новые места. Именно это сыграло с ними злую шутку они были пойманы с поличным.