Несколько последних лет он занимал должность заместителя начальника Управления. Колобаев по-прежнему верил в Золотухина и двигал его по карьерной лестнице, покуда тот не стал его ближайшим помощником. Теперь по должности Михаилу Ивановичу полагался служебный автомобиль, однако в 1941 году весь автопарк был передан на нужды Красной армии. В ведомственном гараже осталась единственная старая эмка, которой пользовался сам Колобаев. В июле 1945 года Управлению вернули пару автомобилей, но они нуждались в капитальном ремонте и не выезжали из гаража. Посему Золотухин привычно предпочитал автобус и нисколько об этом не жалел.
От площади Восстания до дома он всегда ходил одним и тем же маршрутом: по Баррикадной, затем по Красной Пресне до родного Пресненского переулка.
Золотухин шел не спеша, наслаждаясь крепким табачным дымком и спустившейся на город вечерней прохладой. А еще согревающей мыслью о приближавшемся выходном дне. Ежели супруга окажется в здравии и в добром духе, то можно сговориться со старыми приятелями, сесть с картишками за стол и расписать пульку.
На Пресне, метров за двести до поворота в переулок, ход его приятных мыслей внезапно был нарушен строгим мужским голосом:
Гражданин, задержитесь!
Замедлив шаг, Михаил Иванович оглянулся по сторонам. Удивительно, но на Красной Пресне в эту минуту никого поблизости не было. А по тротуару к нему спешили трое: лейтенант милиции и два гражданских молодых человека. На руках у гражданских пестрели красные повязки с желтыми надписями «Бригадмил»[1].
Простите, вы ко мне обращаетесь? удивился Золотухин. Законов он никогда не нарушал, с органами правопорядка общался лишь однажды, когда на участке Сыромятнической набережной реки Яузы обнаружилась неразорвавшаяся немецкая авиабомба.
К вам, подошедший сотрудник отдал честь и представился: Оперуполномоченный младший лейтенант Петров, Краснопресненский РОМ[2]. Вы Золотухин Михаил Иванович?
Да, еще больше озадачился тот. А в чем дело?
Можно взглянуть на ваши документы?
Конечно. Золотухин полез во внутренний карман пиджака. Вот, пожалуйста.
Лейтенант ознакомился с паспортом, со служебным удостоверением. И, положив их в нагрудный карман кителя, приказал:
Пройдемте с нами.
Куда? окончательно растерялся Михаил.
Приказано сопроводить вас в ближайший опорный пункт. Это недалеко на набережной
Краснопресненская набережная действительно находилась рядом, в четырех кварталах. Проявлять любопытство, а тем более спорить с сотрудниками НКВД никто в эту пору не отваживался.
Конечно, пожал плечами Золотухин.
Вот сюда, показал на проход между домами лейтенант. Здесь, через дворы, получится быстрее
Михаил Иванович тоскливо посмотрел на угол трехэтажного здания, за которым виднелось начало родного Пресненского переулка. Вздохнул и в сопровождении трех сотрудников послушно зашагал в обратную сторону
Глава вторая
Москва, Глубокий переулок, Петровка, 38
сентябрь 1945 года
В Глубоком переулке вечерело. Все сотрудники оперативно-разыскной группы были заняты своими делами. Штатный фотограф Игнат Горшеня озарял подвал заброшенного маслозавода магниевой вспышкой, фиксируя на фотопленку все, что могло впоследствии пригодиться оперативному расследованию. С год назад ему, молодому старлею, опытные товарищи еще подсказывали, что и как снимать. Нынче он все делал самостоятельно.
Егоров, Васильков и Бойко внимательно осматривали подвальное помещение, в котором несколько часов назад стайка местных мальчишек случайно наткнулась на труп Михаила Золотухина.
Иван Старцев в сопровождении старшего лейтенанта Баранца отправился в ближайшее госучреждение, чтобы переговорить по телефону с комиссаром Урусовым. И только лейтенант Ким, оставаясь самым юным сотрудником группы, скучал у телефона в рабочем кабинете на Петровке.
В карманах и под подкладкой пусто, объявил капитан Бойко, закончив осмотр оставшейся на убитом одежды.
По пояс раздетый мертвец лежал у боковой стены из старого красного кирпича. На нем оставались черные брюки, длинные хлопковые носки и легкие парусиновые туфли. Слева в двух шагах валялись рубаха и темный пиджак. Справа из проржавевшей трубы монотонно капала вода. Воздух в подвале не вентилировался, оттого пропах сыростью, кисловатой плесенью и прогорклым маслом. Видать, когда-то в этих подземных помещениях хранили емкости с готовой продукцией. Сейчас к малоприятным «ароматам» добавился тошнотворный запах разлагавшегося тела. Дабы перебить его, сыщики беспрестанно дымили папиросами.
Пару дней лежит, а душок уже невыносимый, проворчал капитан Егоров.
В тепле тело быстро разлагается, бывший фронтовик Васильков изучал следы на пыльном полу.
Заместитель начальника Управления гидротехнических сооружений Москвы Михаил Иванович Золотухин исчез более двух суток назад. Ушел ближе к вечеру со службы, а дома так и не появился. Мужик он был справный, непьющий, хороший семьянин. Любил, правда, с друзьями перекинуться в картишки, но исключительно по выходным и с одобрения супруги. Она-то и забила тревогу, когда муж не явился с работы к положенному часу. Сначала позвонила двум закадычным приятелям Михаила, а после известила милицию. Ну и завертелось
Обследуя толстый слой пыли, Васильков наткнулся на интересный артефакт небольшой портсигар на пять-шесть папирос. Его кто-то аккуратно прикопал в дальнем углу подвала. Основание было медным, а вот крышку мастер исполнил из благородного серебра. Помимо орнамента в виде виноградной лозы крышку украшала надпись: «За большевистское отношение к делу. Михаилу Ивановичу Золотухину. 31.12.1935». Портсигар оказался пустой, однако нутро его сохранило аромат хороших папирос.
Через четверть часа вернулись Старцев и Баранец.
Урусову ситуацию обрисовал, экспертов вызвал, оповестил товарищей Иван. Вид у него был измученный, недовольный.
Без экспертов не обойтись, тщательно вытер руки платком Егоров. Перед смертью его долго пытали.
Иван подошел ближе, посветил фонариком. Опираясь одной рукой о тросточку, присел и начал рассматривать тело.
Да порезы, проколы, синяки Досталось мужику в последние часы жизни, заключил он. Причину смерти установил?
Глубоких ножевых ран нет. Либо болевой шок от порезов и ударов, либо сердечная недостаточность. Эксперты после вскрытия скажут наверняка.
Чего ж, интересно, чего от него добивались?
Надо бы домой к нему смотаться. Егоров закурил очередную папиросу. Побеседовать с вдовой, а заодно глянуть, как он жил. Дом, квартира, обстановочка, вещички.
Вот ты, Вася, этим и займешься. У тебя глаз наметанный сразу поймешь, что к чему, с трудом поднялся с корточек Старцев.
До подрыва на мине он был парень хоть куда. И через линию фронта махнуть, и языка вражеского раздобыть, и на празднике опосля стаканчика-другого лихо отплясать. С возрастом и с появлением трости задора поубавилось.
Добро, займусь. А ты чего такой смурной? поинтересовался Егоров. Или от комиссара досталось?
Старцев поморщился и тоже потащил из кармана папиросы.
Ты ж его лучше меня знаешь. Покуда дело не прояснится, он никому покоя не даст. А тут до прояснения как до Алеутских островов.
И то верно, согласился Василий.
* * *
За первые три года войны преступность в Москве распоясалась до предела. Пик ее расцвета пришелся на 1944-й. Это было что-то невообразимое, подобного не помнил никто из коренных москвичей и ветеранов милиции. Дежурным по районным отделам и в Московский уголовный розыск в час поступало до двух десятков звонков. Убийства, поножовщина, грабежи магазинов и складов, квартирные кражи, разбой