Съемки «Звезды» вели на многих площадках города. У вечного огня на Круглой площади был задуман такой кадр: пожилая женщина приносит цветы к вечному огню. С ее живого лица камера переходит на отражение пламени и ее лица в темном полированном граните. Для того, чтобы портрет отражался ясно в камне, лицо женщины освещали двумя дигами это вольтова дуга потребляющая 18 квтч. Эффект был оценен. Женщину исполнила Стефания Станюта, уже тогда известная актриса Театра им. Янки Купала.
Снимался в короткометражке и Георгий Степанович Жженов, в 1958 году ставший вольным гражданином. Он восемнадцать лет провел в лагере на Колыме, а с 1954 года был на поселении в Норильске, хотя просился в театр Абакана. Он был словоохтлив и без причины улыбался.
Мы проводили съемки на площади возле Дома Профсоюзов. По сюжету армейское подразделение проводило репетицию парада на центральной площади рядом с памятником Сталину. Мы начали снимать, как наш герой малолетка Дима Скакун вбегает в солдатский строй. А в это самое время власти дали команду убрать памятник Сталину, и танк, стоящий тут же, натягивал канат на его шею, пытаясь уронить бронзовую фигуру с постамента. К нему подключился второй танк, и дело было сделано. Статуя упала на брусчатку. Механик Витя Пасынков шептал мне: «Цинава (министр МВД Белоруссии) на совесть крепил вождя».
А старший офицер, руководивший мероприятием, предупреждал: «Не вздумайте снимать в сторону сноса памятника, не портите себе биографию!»
А мы и не задумывались в эту сторону: по сюжету играл оркестр «Прощание славянки» и нам хватало воли в воздухе.
В разгар съемок в Минск приехал автор нашего сценария Гена Шпаликов.
Вечерами он веселил экспромтами:
Где-то лаяла собакаВ затихающую даль,Я пришел к вамВ черном фракеЭлегантный как рояль.Или:
Меня властизамучили пластикомПомню отрывочно из его стихов:
Стоял себе расколотый Вокруг ходил турист,Но вот украл Царь-колоколИзвестный аферист.Отнес его в СтолешниковЗа несколько минут,А там сказали вежливо,Что бронзу не берут.Таскал его он волоком,Стоял с ним на углу,Потом продал Царь-колоколБританскому послу.И вот уже на ЗападеБольшое торжество И бронзовые запонкиШтампуют из него.И за границей веселоВ газетах говорят,Что в ужасе повесилсяКремлевский комендант.А аферист закованныйБыл сослан на Тайшет,И повторили колоколИз пресс-папье-маше.Не побоялись бога мыИ скрыли свой позор Вокруг ходил растроганныйРабиндранат Тагор.Ходил вокруг да около,Зубами проверял,Но ничего про колоколПлохого не сказал.Это был первый приезд Шпаликова в Минск. На просмотре материала он с улыбкой-ухмылкой заметил: «С колоколом-то я в жилу угодил!» Гена приезжал в 1963 году на съемки фильма «Через кладбище» по одноименной повести Павла Нилина. Написал пронзительный закадровый текст от автора, положенный на обзорный проезд камеры по заиндевелому старому кладбищу Новогрудка. Текст настолько был душевным, что от него шли мурашки по телу. В нем ничего не было идеологического, а только чувства. Поэтому на первом просмотре фильма начальник Главка Ирина Алексанровна Кокорева перестраховалась и велела вырезать его до отправки ленты в Москву. Я спрятал этот кусок в своей кабине. Но когда я поехал в Таллин снимать фильм «Безумие», все что я сохранил эпизоды, кадры, сцены, не вошедшие в фильмы, которые я снимал в Белоруссии и надеялся использовать их в будущем были уничтожены. Худрук «Белорусьфильма» Корш-Саблин с понятыми, среди них был и оператор Дима Зайцев, вскрыли мою кабину, вынесли во двор студии и сожгли все эти материалы, а инженеры цеха обработки пленки после этого собрали пепел для регенерации серебра. Песня кончилась
Жаль сцену на двадцати метрах, как петух топчет курицу, и многое многое другое. Осталась только запись в дневнике от 12 июля 1964 года: «Метаморфозы! Деревня Акулинка (Мозырь). Снять бы эту курицу, вырастившую гусят. Она провожает их в воду. Они плывут, а она бегает по берегу и кудахчет. Как это похоже на мать, вырастившую детей в деревне, а они «убегли» в большие города».
Там у меня был негатив, снятый на вокзале Вологды. Парень крупный, в белой рубашке расстегнутой, на груди выколото узнаваемое лицо Люси Марченко. Он, видя, что на его грудь глазеют, открыл рубаху еще шире и счастливый затянулся папиросой глубоко, а после облако дыма развевается на безветренной площади. Лицо небанальное, характер явно настырный. Мне и сегодня жаль гибели моей фильмотеки и утвари, которой забита была моя кабина. Однако все проходит.
Шпаликов был на «Белорусьфильме» во время приезда Шукшина в группу Вали Виноградова, снимавшего полнометражный фильм «Восточный коридор». Особенно яркие были с ним встречи в Москве на площади Киевского вокзала. Как-то у киоска мы, облокотившись о круглый стол, пили пиво, к нам подошел попрошайка. Гена наклонил в его сторону кружку, и тот жадно принялся глотать. Гена говорит мне:
Вот в этом доме Алик Бойм живет, зайдем?
У меня нет с ним камней преткновения.
Но у тебя ведь нет и камней оттолкновения?!
Мы посмеялись, попрошайка ушел. Гена посетовал, что с его картиной «Долгая счастливая жизнь» на фестиваль авторского фильма в Бергамо вместо него поехал Марлен Хуциев, «и даже мне об этом ничего не сказал. От Марлена я такого не ждал». Гена написал мне перед тем, как уйти на электричку в Переделкино, туда, где он ночевал последний свой год на свете. Я привожу факсимиле из моей записной книжки.
«Дорогой Толя! Эти старые стихи мы читали в Минске. Я все это хорошо помню. Прими в знак уважения настоящего к тебе и твоему таланту.
Я шагаю по МосквеКак шагают по доскеЧто такое?Сквер направоИ налево тоже скверЗдесь когда-тоПушкин жил.Пушкин с ВяземскимДружилГоревал, лежал в постелиКто такой, не знаю, ктоА скорей всего никто.У подъезда на скамейкеЧеловек сидит в пальтоЧеловек он пожилойНа Арбате дом жилойВ доме лентяя еда.А на улице среда.Переходит в понедельникБезо всякого труда.Голова моя пуста.Как пустынные местаЯ куда-то улетаю,Словно дерево с листа.Г. Шпаликов
Толя, еще раз, мне радостно сделать тебе хотя бы это».
Навсегда в памяти, когда он дочитал последнее четверостишье, я ему: «Ну, Гена, ты и голова. Ведь последнее четверостишье эпитафия нашему поколению». Глаза его повлажнели, мы пошли в ресторан «Зорька», потом его переименовали в «Потсдам». Интересно, как он называется сегодня? Был тогда порядок: только одна рюмка и ни грамма больше. На таком подъеме мы умиротворили официантку и получили водку в нарзанной бутылке. Гена уже тогда был готов снимать авторское кино
Через несколько недель после похорон Шукшина мы встретились в километровом коридоре «Мосфильма». Тогда Геннадий написал мне в записную книжицу:
«Толе Заболоцкому.Хоронят писателей мертвых,Живые идут в коридор.Служителей бойкие метлыСметают иголки и сор.Мне дух панихид неприятен,Я в окна спокойно гляжуИ думаю вот мой приятель,Вот я в этом зале лежу.Не сделавший и половиныТого, что мне сделать должно,Ногами направлен к камину,Оплакан детьми и женой.Хоронят писателей мертвых,Живые идут в коридор.Живые людей распростертыхВыносят на каменный двор.Ровесники друга выносят,Суровость на лицах храня,А это выносят, выносят, Ребята выносят меня!Гусиным или не гусинымБумагу до смерти марать,Но только бы не грустилиИ не научились хворать.Но только бы мы не терялиЖивыми людей дорогих,Обидами в них не стреляли,Живыми любили бы их.Ровесники, не умирайте».В заключение вспомню еще один эпизод. Мы со Шпаликовым зашли к поэту и сценаристу Володе Голованову, который жил на Бережковской набережной, в доме 7 с тогдашней первой женой Наташей Котавщиковой, написавшей мудрые строки о семейной ячейке: «Бремя с течением времени мед». Водка разливалась в тонкие стеклянные стаканы. Когда выпили за встречу, Гена откусил край стакана и стал жевать его. Мы молча обомлели от вида крови и от хрустящего звука стекла. Шпаликов, глядя на нас, успокоил: «Я не чувствую боли». Застолье закончилось