Дети спали на втором этаже, в комнате, согреваемой печной трубой, поднимавшейся из кухни. Зимой, когда снаружи бушевала вьюга, завывая в вершинах сосен, снег набивался в щели. Утром, ещё до зари, детей будили стук топора (во дворе рубили дрова) и скрип полозьев по снегу. Мать звала снизу: «Джон, сынок, пора вставать и доить корову!» В тёмном холодном хлеву Джон, чтобы погреть ноги, становился на то место, с которого только что поднялась корова
Шёл 1846 год. Началась война с Мексикой из-за прошлогодней аннексии Техаса (в Моравии, вотчине либералов, её осуждали, а конгрессмен Авраам Линкольн назвал её бессмысленной и жестокой), и США завладели Калифорнией; Роял Эрл Хаус запатентовал печатающий телеграф, способный передавать 40 слов в минуту; заработала Пенсильванская железная дорога Но всё это было где-то далеко, точно в другом мире. Семилетний Джон Рокфеллер 30 недель в году посещал школу, построенную его отцом и состоявшую из единственного класса. Если ученики начинали шуметь, учитель заносил над их головами линейку и запросто мог пустить её в ход. Джон не был бузотёром, но не был и блестящим учеником; он словно всё время о чём-то думал. Его малограмотная мать, сама писавшая с ошибками и пренебрегавшая знаками препинания, порола сына за нерадивость берёзовой хворостиной. Однажды, когда она принялась его наказывать за дурное поведение в школе, Джон стал уверять, что на него возводят напраслину, а он ни в чём не виноват. «Не важно, ответила непреклонная мать, я уже начала порку и доведу её до конца; это послужит тебе уроком на будущее». Наказывая, она всегда приговаривала: «Я это делаю любя».
Широколицые и лобастые Уильям и Фрэнк пошли в отца, Джон был очень похож на мать: узкое лицо, пронзительный взгляд серо-голубых глаз, острый подбородок. Сходство было не только внешнее: он был так же терпелив и вынослив, никогда не выходил из себя, не повышал голоса, никого не оскорблял и не принимал скоропалительных решений. Мать приучила его к бережливости, трудолюбию и порядку. В чрезвычайных же обстоятельствах Элиза не пугалась и умела найти единственно правильный выход. Однажды ночью, когда в доме не было никого из мужчин, она услышала, как в заднюю дверь лезут воры. Она тотчас распахнула окно и запела какую-то старую негритянскую песню, чтобы непрошеные гости подумали, что в доме есть слуги. Они и в самом деле не решились войти, украли только упряжь из каретного сарая, спустились к озеру, сели в лодку и были таковы.
Билла дети просто обожали. Чей ещё отец сможет перепрыгнуть через забор спиной вперёд, говорить на несколько голосов, не разжимая губ, выиграть на ярмарке медвежонка и обучить его разным трюкам? А ещё у него были способности гипнотизёра он мог «напустить туману» и на человека, и на зверя. Дома хранились ружья, которые он любовно разбирал, чистил и смазывал; одно с оптическим прицелом, хотя у Билла был такой зоркий глаз, что он мог подстрелить жаворонка в небе. Однажды он собрал вокруг себя толпу (уж это-то он умел как никто), установил чучело с глиняной трубкой во рту, отошёл на 200 шагов, выстрелил и попал в трубку, а потом предложил десять долларов любому, кто это повторит, но никто не смог. Когда Билл возвращался из своих странствий, дом сразу наполнялся шумом, смехом, пением, музыкой. Однажды он узнал, что в городскую тюрьму посадили за пьянство скрипача-виртуоза: тот должен был или заплатить 100 долларов, или отсидеть 100 дней за решёткой. Сотни долларов Биллу было жалко, он выждал 35 дней, а потом выкупил музыканта за 65 долларов, забрав взамен его скрипку. Старших сыновей он брал на озеро ловить рыбу. Однажды, когда они сидели в лодке, Уильям пожаловался на жару. «Так остудись!» воскликнул отец и сбросил малыша в воду. Тот сразу пошёл ко дну; Билл нырнул за ним, вытащил и попытался научить плавать. Надо предвидеть последствия своих слов и уметь позаботиться о себе, сделал вывод Джон. У него с отцом была своя любимая игра: мальчик забирался на высокое кресло и прыгал оттуда, а Билл подхватывал его на руки. Однажды он опустил руки, и Джон грохнулся на пол. «Запомни, сынок: полностью доверять нельзя никому, даже мне».
По воскресеньям ходили в церковь; даже Дьявол Билл не пропускал воскресную службу, знал много гимнов наизусть, а Джону посулил пять долларов, если тот прочтёт Библию от корки до корки. Отец учил его добывать деньги, мать копить их, а проповедник в церкви отдавать нуждающимся. Себя Рокфеллеры бедняками не считали: им было во что одеться, и их не мучил голод.
Церковь, приверженцами которой они стали, была баптистской. В мае 1845 года по вопросу о рабстве она раскололась на Южную (включавшую девять штатов) и Северную баптистские конвенции. В представлении баптистов с Севера движение за отмену рабства аболиционизм согласовалось с их противостоянием церковной иерархии и в целом с их деятельностью, направленной на очищение общества от греха. Грехом считались курение (Билл однажды здорово отругал Джона и Уильяма, застукав их курящими в амбаре), пьянство, а также изготовление и продажа спиртного, танцы, игра в карты и на бильярде, посещение театров, торговля в воскресенье. Зато любовь к деньгам грешной не была. А Большой Билл любил деньги почти чувственной любовью.
«У него были деньги, целая куча, вспоминал позже один сосед. Он держал их в ящике стола. Я видел их банкноты в один доллар, два, три доллара (тогда такие были), пять, десять, двадцать и пятьдесят, все перевязанные, как дрова, и стянутые шпагатом в пачки, которыми был заполнен ящик». Говорили даже, что у него есть ведро на четыре галлона[4], наполненное золотыми монетами (но это вряд ли, разве что посыпано сверху). Уезжая куда-нибудь, Билл всегда держал в кармане тысячу долларов: он мог за себя постоять и не боялся возить с собой такие деньги, а эта пачка согревала ему душу.
Когда Джону было восемь или девять лет, отец стал приучать его к делам. Мальчику поручили выбирать и покупать дрова, чтобы поленья были буковые или кленовые, без гнили и сучков, причём надо было упорно торговаться. Все свои расходы полагалось тщательно записывать, ведь система кредита в магазине сохранялась. Возвращаясь из отлучек, Билл сразу платил по долгам: уговор дороже денег, а что написано пером, того не вырубишь топором. Договоры же теперь под его диктовку писал старший сын твёрдым чётким почерком.
Но Дьявол Билл не остепенился. 26 июля 1849 года суд в Обёрне вынес Уильяму Эвери Рокфеллеру обвинительный приговор по делу об изнасиловании Анны Вандербик молодой красивой девушки, помогавшей Элизе по хозяйству. Однако в документах значилось, что преступление было совершено больше года назад, 1 мая 1848-го, а Билла не арестовали, суд вынес решение в его отсутствие, и прокурор обвинительное заключение не подписал. По Моравии поползли сплетни, одна невероятнее другой. Реальность же была прозаичнее: когда Биллу предъявили обвинения, он попросил тестя внести за него залог. «Я слишком стар, чтобы выкупать кого бы то ни было», ответил Дэвисон. Билл сообщил, что тогда ему придётся уехать из округа (в те времена наказание за подобные преступления часто сводилось к изгнанию) и Элиза больше никогда не увидит его, а её отец свои денежки, которые ссудил ему три года назад. Дэвисон сразу явился в суд и подал жалобу на зятя, который хочет сбежать, обманув своих кредиторов; к тому времени на ссуду набежали проценты, и Билл был ему должен уже 1210 долларов 75 центов. Элиза была готова провалиться сквозь землю, когда к ней домой явился шериф с двумя соседями-понятыми и описал всё её движимое имущество, которое теперь поступало в распоряжение Джона Дэвисона. Испуганные дети ничего не понимали, кроме того, что случилось что-то плохое и стыдное, а их дед переписал завещание передавал долю наследства Элизы в руки распорядителей, чтобы уберечь свои денежки от загребущих лап зятя.