Цедим Цедим Укол сделали. Один сделали Другой сделали Должно помочь Цедим теперь
У Рыжей грудь в крови.
Цедим Спадает жар Спадает! Цедим А вам, дама, повязки два раза в сутки менять!
Я вам здесь не дама! Я комиссар!
Повязки и комиссару два раза в сутки менять положено! Иначе заражение крови пойдет! Цедим, Валька, цедим
Жар Жар тише тише мягче, мягче
И как пробившая гору лава извержением вверх молоко
Слава тебе господи, расцедили!
Сколько лежит Анна в этой полуподвальной комнатке, она не знает. Была ли в этой комнате рыжая революционерка или ей в жару привиделось?
Матросня с комиссарами захаживали. Мы сказали, наша ты, хворая
Рябая Валентина уже принимает Анну за свою. Рассказывает. Пока Анна металась в бреду, Дора Абрамовна делала компрессы, прикладывала капустные листы, мёдом мазала где только мёд взяла! Ничего не помогало.
Грудя как камень. Вся горишь!
Рябая Валька рискнула дойти до разграбленного кабинета Бронштейна, поискать среди разбитых склянок и приборов оставшиеся шприцы, бинты и лекарства. Лекарств не нашла, не осталось там лекарств. Но обратно за собою привела рыжую комиссаршу. Раненную в ключицу. Тоже доктора искала.
Если бы господь на порог комиссаршу не привел, вас, голубушка Анна Львовна, было бы не спасти!
Медсестра доктора Бронштейна прикладывает Ирочку к ее уже остывшей груди. Дочка не кашляет. Жива. И почти здорова.
Абрамна комиссарше грит без лекарства твою комиссарскую жизню не спасти! взахлеб рассказывает рябая Валька. Зараженье кровей и кирдык! Велела, чтоб комиссары с матросами лекарства для Рыжей искали! Те и притаранили. Комиссар, патлатый такой, принес. Про тебя спрашивал, кто такая. Сказали наша, болезная. Еще чей-то врачебный кабинет, поди, разграбили. Но это уже не наш грех! Господь простит!
Теперь уже Дора Абрамовна рассказывает, как она извлекла из ключицы комиссарши пулю, уколола ее принесенным лекарством, наложила повязку. А часть ампул в карманах широкой юбки припрятала и после Анне уколола. После лекарство начало действовать, и они с Валентиной в четыре руки смогли сцедить застоявшееся молоко. И спасти Анну. И Иришку.
Домой мне надо. В имение. Там с ума сходят, не знают, где мы.
Домой! Да на чем же вам ехать домой!
Дора Абрамовна с Валькой слушают ее рассказа про Макара с ландо.
След того Макара, поди, простыл! Рябая Валька рубит ладонью воздух. Чтоб с повозкой и лошадью да вернулся?! Нынче такому не бывать! Продал давно, пока не отобрали, и в бега! Мокроту не разводи тут, буржуа́зия! Схожу поутру. Поспрашаю про того Мирона.
Макара
Да хучь Мефодия!
Работника ее Макара рябая Валентина, сколько ни ходит вокруг, сколько про его родню ни спрашивает не находит. Находит мужика, который за обещанную по приезде плату яйцами, молоком и хлебом соглашается отвезти их с Иришкой обратно в имение.
В тёткиной красно-черной шали, в старой фуфайке Валентины обещанный вместо полушубка салоп дородная тётка так и не принесла на старой бричке, заваленной какой-то рваниной Анна на потомственную княгиню рода Истоминых никак не похожа. Что к лучшему.
Мимо едут грузовики с матросами и, в завершении всей кавалькады, открытое авто.
Комиссары поехали! найденный Валькой возница сплевывает сквозь зубы.
Анна удивляется: вид у нее в старой фуфайке такой, что при ней теперь можно сплевывать?
Офицеро́в, что не перешли на их сторону, грят, постреляли!
Как постреляли?!
Насмерть! Матросы грузовики по всему городу отобрали. Трупы собирают и вывозят топить.
Мужик разворачивает повозку.
Не проехать здеся! Митинг! Праздник убивцев.
Лошадь пугается толпы и не двигается с места.
Давай, проклятущая, трогай!
Анна, вжимаясь в рванину и прижимая спящую Иришку к себе, осторожно поглядывает на «праздник убивцев». За спинами в черных бушлатах ничего не видно. Но слышно.
Бей буржуев!!!
Я главный комиссар Черноморского флота Роменец
Выстрелы.
То ли в небо из винтовок палят, то ли прямо на митингах расстреливают.
Слово революционному матросу Розенцвейгу
Вещи нужно называть своими именами! Убийства убийствами! Грабежи грабежами! Никогда еще за свою великую и сложную историю Севастополь не переживал таких позорных дней, бессмысленных по своей кровожадности! Не осталось семьи, которой бы не коснулись боли этих дней.
Единства среди «убивцев», кажется, нет.
Второй общечерноморский съезд, собравший Центрфлот, партийные ячейки, судовые и береговые комитеты, решительно осуждает Требуем создать комиссии по установлению степени виновности
Ничего в этих речах ей не понятно. Спрятаться, пусть даже в рванье зарыться, и скорее домой.
Лошадь всё же двинулась с места, поехали. Пустые улицы. Совсем пустые. Пустые дороги на выезде из города.
По домам нонче все сидят! бурчит возница. Только нас куды-то несет!
Уже за городом их обгоняет грузовик, забитый до отказа непонятными людьми. По всем четырем углам в рост стоят матросы с винтовками.
Расстрельных повезли. Возница крестится.
Как расстрельных? Откуда знаете?
Теперя их так возят. Матросы с винтовками по углам, шоб не рыпались. При побеге палят во всех без разбора.
Грузовик скрывается за поворотом. Минута-другая, и снова звуки выстрелов, крики. Всё громче. Совсем не похоже на пальбу на митинге.
Держи, гада! Держи!
Убег кто-то снова крестится возница.
Давайте не поедем туда! Теперь уже просит сама Анна.
А куды ехать-та? Впереди матросы. Позади, вишь вона, комиссары. На месте стоять всё одно убьють. На кой ляд везти тебя согласился!
Лошадка семенит вперед, где на дороге на месте побега остались лежать несколько трупов. Грузовик с расстрельными уехал, а тела вон они, прямо на дороге.
Анна, прищурившись от страха и плотнее прижав к себе дочку, разглядывает убитых. Мужчина в военной шинели. Еще один военный в старой флотской форме. Пожилой человек с разбитым пенсне За что их всех? За что?!
И эта та революция, бежать смотреть которую она хотела в свои четырнадцать? Мать тогда не пустила на улицу без шляпки. Сейчас она без шляпки, в зипуне и пролетарской красно-черной шали, в которую кутает Ирочку и себя. И бежать не нужно смотреть революцию. Она уже везде. От нее и в этом рванье не спрятаться и не укрыться. Скорее бы доехать до дома! Велеть нагреть себе полную ванну горячей воды, согреться и в постель. С головой укрыться. Спрятаться. Укрыться. Укрыться.
Возница крестится, на чем свет клянет самого себя, что согласился везти ее «в такое поганое время». Но не успевают проехать мимо трупов, как резкий окрик:
Стой!
Тень метнулась из-за кустов, и уже рядом. Совсем рядом. Ветхая повозка проседает от запрыгнувшего на полном ходу человека.
Гони быстро! Не оборачивайся!
Анна не оборачивается. Но краем глаза видит кортик, приставленный к горлу возницы.
Гони! И молча! Всем молчать!
Господи, как страшно!
Голос срывается. Но голос знакомый Такой знакомый голос, почти из детства
Николенька?!
Анна Львовна! Вы?!
Это не догнавшие их матросы! Это Николай, Николенька! Один из близнецов Константиниди. Офицер флота. Служивший здесь, в Севастополе. В ноябре вместе с матерью и братом Антоном к ним приезжал. В парадной форме. С красивой в сравнении с гражданским братом военной выправкой.
Теперь в грязном кителе, с разбитым лицом и раной в предплечье.
Попали. Бог миловал, навылет. Убирает кортик от горла возницы, чтобы скинуть китель и проверить свою рану.
Гони его, дамочка, в шею! крестится возница. Ни за какие муку и яйца на такое не согласный! Комиссарские щас нагонят и за того офицера всех перестреляют.
Возница останавливает лошадь, велит им слезать, он поедет «до дому», а они «как хочут». Но острие уже снова у его горла.