Его ранил бык, сказал первый смуглый раб. Большой белый племенной бык сорвался с привязи и убежал в поле. Поднял на рога одного человека.
Его не смели убивать, подхватил второй. Он слишком дорого стоит. А мы не могли привязать его. Тогда этот парень схватил его за рога, бросил на поле и удерживал, пока не пришла помощь.
Фрина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.
Это замечательно! воскликнула она. Настоящий Тезей! И только ранена нога!
Кимвр рассмеялся коротким смешком, не похожим на человеческий, и сказал:
Я вообще не был бы ранен мы каждый год в весенних обрядах так бросали быков, но когда эти обученные свиньи коровьих стад позволили ему встать, они его плохо связали.
Он говорил по латыни грубо, неправильно, но легко и быстро.
Старший надсмотрщик велел отвести его в барак и вправить кость, сказал один из тех, что привели раненого. Нам лучше идти.
Фрина топнула. И сразу поняла, что попала маленькой туфелькой в грязь. Она видела, что кимвр посмотрел искоса, и легкая улыбка искривила его рот. Он посмотрел на нее и сухо кивнул. Он знал.
Она в смятении сказала:
Нет, ни за что! Я знаю, что вы сделаете: дурак кузнец расколет кость, и этот бедняга будет хромать весь остаток жизни. Ведите его на виллу!
Они покорно послушались. Нет, не кимвр, он прыгал на одной ноге, но когда пришли на кухню и посадили его на стул, он расселся так, словно этот стул принадлежит ему. Он весь в грязи, и на нем только неряшливая серая туника, на запястьях и ногах рубцы от кандалов, но он сказал: «Дайте мне вина», и главный повар сам налил ему полную чашу. Кимвр осушил ее тремя большими глотками, вздохнул и протянул чашу.
Фрина пошла за домашним врачом. Он грек, как и она все самые ценные рабы греки, все в прошлом свободные люди, он стар, хорошо знает травы и припарки и умеет угодить Корделии: хозяйка страдает громко и не отпускает его от себя. Он с готовностью пришел, осмотрел повреждение, приказал принести воды и стал губкой протирать рану.
Чистый перелом, сказал он. Мышца почти не задета. Несколько недель походит с костылем и будет как новенький. Но вначале послушаем знаменитые кимврские вопли, потому что я должен вправить кость.
Ты считаешь меня южанином? фыркнул раненый. Я сын Боерика!
А в моей семье есть философы, резко сказал врач. Ну, хорошо.
Фрине не могла смотреть на ногу, но не могла и отвести взгляд от лица варвара. Хорошее лицо, подумала она, оно было бы красиво, если бы какой-нибудь бог избавил его от рабской изможденности. Она видела, как его кожа покрылась потом, когда заскрипели его кости, видела, что он так прикусил губу, что потекла кровь.
Врач вправил кость и перевязал ногу.
Поищу костыль, сказал он. Неплохо также поговорить с управляющим или с хозяйкой. Я знаю главного полевого надзирателя: его поставят на работу, когда он еще не выздоровеет.
Фрина кивнула.
Можете идти, сказала она полевым рабам. Повар ушел по своим делам. Фрина оказалась наедине с варваром.
Отдохни немного, сказала она. Заметила, что его чаша снова опустела, и, рискуя вызвать гнев управляющего, налила в третий раз.
Спасибо.
Он коротко кивнул.
Это был героический поступок, сказала она, говоря неловко, что совсем не в ее обычае.
Он произнес неприличное слово.
По крайней мере с быком можно было сразиться.
Понятно.
Она нашла стул и тоже села, поставив локти на колени, глядя на свои сложенные руки.
Как тебя зовут? спросил он.
Фрина.
Хотя для него это не имеет смысла, она в глубине души была рада, что не услышит насмешливые ссылки на профессию ее исторической тезки; почему никто не вспомнит, что первая Фрина была натурщицей Праксителя, и не забудут обо всем остальном? [Фрина (IV век до н. э.) знаменитая греческая гетера, любовница и натурщица Праксителя. Прим. пер.]
Я Эодан, сын Боерика. Ты римлянка?
Она вздрогнула, увидела его горящие глаза и слегка рассмеялась.
Зевс, конечно, нет! Я гречанка. Рабыня, как ты раб.
Рабыня, с которой хорошо обращаются, улыбнулся он. Он опьянел не очень, но достаточно, чтобы забыть об осторожности, которой научился в загоне работорговца.
Она рассердилась. Ее обидело, что он смеется, когда она предложила ему помощь. И она сказала:
Ты так смел, что можешь сражаться со мной языком?
Он сдержался, сидел, почесывая косматый подбородок, и она почти видела, как в его голове поворачиваются мысли. Наконец он с усилием почти грубо сказал:
Ты права. Я говорил нехорошо.
Все в порядке, сказала она, сразу смягчившись. Думаю, я понимаю. Ты ведь был свободным человеком. Царем, говоришь?
У нас у нас нет царей, сказал он. Не в том смысле, в каком вы употребляете это слово как я слышал. Но да, я был свободным человеком.
Дождь застучал по крытой плиткой крыше. Огонь затрещал, дым попал в глаза Фрине, она закашлялась и набросила плащ. Эодан смотрел на нее.
Она знала этот взгляд. Каждая женщина в римском мире его знает, хотя высокородные не обращают внимания. А вот девушка рабыня должна обращать. Взгляд мужчины, который месяцами и годами не знал женщины. Ему повезет, если сможет урвать торопливый момент на соломе в праздничный день. Наказание за нападение на ценную собственность женщину смерть, если хозяину не все равно (Фрина сомневалась, чтобы Корделии было не все равно) тем не менее кто-нибудь отчаянный может схватить ее ночью. Бывая на вилле, она старается не отходить от нее.
Она быстро сказала:
Я слышала, хозяин Флавий рассказывал, что был пленным у вашего народа четыре года.
Эодан рассмеялся, глубоким смехом из полных легких, но мрачным.
Флавий был моим рабом.
О
Она поднесла руку к губам.
А он продолжал смотреть на нее. Она невысокая, но гибкая, с хорошей фигурой. Простое белое платье падает на длинные стройные ноги, касается изгиба бедер и талии, обтягивает маленькие твердые груди. Волосы синевато-черные, собраны на стройной шее и перевязаны лентой. У лица нет классических линий; возможно, это, а также то, что в присутствии мужчин римлян она старается быть незаметной, объясняет, почему в двадцать лет она еще девственница. Но не один пораженный любовью раб пытался восхвалять ее темно-фиолетовые глаза с длинными ресницами под изогнутыми бровями, широкий чистый лоб, аккуратный нос и изящный подбородок, мягкий рот и бледные щеки.
Эодан поднял чашу.
Не бойся, сказал он. Я не могу встать со стула без костыля.
Фрина с облегчением встретила его прямоту. Некоторые образованные домашние слуги так жеманятся, что ее тянет рвать. Говоря честно, у нее нет никакой иной причины, почему она не заводит любовника или даже мужа. Корделия не запретила бы ей, и воспоминание об одном мальчике вызывало холодное утешение.
Я думаю, прошептала она, наклонившись поближе к нему, чтобы никто не подслушал, что, если ты хорошо обращался с Флавием а он совсем не выглядел обиженным, когда вернулся, он мог бы найти для тебя что-нибудь получше работы в поле. Эта работа уничтожает
Она в страхе замолчала.
Эодан мрачно сказал:
Уничтожает людей. Конечно. Думаешь, я не вижу, что несколько лет такой работы делают с человеком? Он мог бы поступить и хуже: отправить меня на игры, о которых я слышал, или гребцом на корабль. Но он никогда не позволил бы мне свободно ходить по дому, даже чужому дому, как ходишь ты.
Почему? Ты даже не можешь мечтать о бегстве. Ты видел распятых вдоль дороги.
Бывают вещи похуже распятия, сказал Эодан.
Он сказал это почти небрежно, но Фрина содрогнулась.
Да поможет мне Геркулес! Какие?
Эодан с побелевшим лицом ответил:
Он забрал мою жену.
И осушил чашу.
Фрина какое-то время сидела неподвижно. Ветер траурно гудел, выл в портиках и тер ветки без листьев друг о друга. Еще один приступ дождя застучал по крыше.
Что ж! сказал наконец Эодан. Хватит об этом, маленькая гречанка. Я ничего не должен был бы говорить, но это вино и нога болит так, словно ее грызут волки. Высокомерие оставило его, и она увидела в его глазах боль и беспомощность, которые просили оставить ему хотя бы обрывки гордости. Ты никому не расскажешь, что я говорил?