Мне пришлось взять себя в руки. Я ничего не ответил управляющей, лишь кивнул ей и пошел дальше стоять в драном "Дикси, отпугивая нечисть, желающую свистнуть чекушку.
5.
Последние часы работы я отстоял героически. Наблюдая за секундными точками на часах, уже полагал, что минуты застыли на месте и не планировали идти вперед. Когда я вышел на улицу, горели ночные фонари. Во влажной дымке по сумеречным тротуарам ходили безликие силуэты. Мое тело жалил холодный дождь, поэтому я рысью добежал до метро и через мгновение стоял на эскалаторе. Натянув раритетные наушники, включил самое жесткое дерьмо, что было закачено в моем телефоне рок-группу "Гробовая доска и вместе с солистом начал кричать слова песни "Нож, пытаясь изгнать своих демонов. Люди не обращали на меня внимания, поэтому я не стеснялся отбивать барабанные партии и демонстрировать гитарный рифф. На перроне я последний раз протянул: "Далеко не уползешь, если под лопаткой нож, и у меня сел телефон.
Пауэрбанк, о котором я мечтал последнее время, стоил не так дорого, но если старуха найдет еще один гаджет в моей комнате, то учинит неприятный разговор. Она за милое дело рылась в моих вещах и вела учет того, что находится у меня в шкафу, под кроватью и в деревянном комоде, на который я даже пытался повесить замок. Старая Карга легко могла сказать, сколько снеговиков на моих любимых новогодних семейниках и денег в заначке с точностью до копейки. Если чуяла неладное, тут же проводила "воспитательную беседу.
Мать редко кричала, предпочитая давить. Ее слова не били, они душили, как петля на шее. Ее спокойствие хуже крика, потому что ее доводам сопротивляться было так же бессмысленно, как учить козу алфавиту. Она без труда выворачивала все таким образом, чтобы я чувствовал себя полным ничтожеством, потом извинялся и в соплях валялся у нее в ногах. Дома я старался не разговаривать много, чтобы ей не за что было зацепиться. Отвечал односложно: "да и "нет. Если из моих уст выскакивало чуть больше информации, пиши пропало.
В вагоне метро стояла давка. Я не смог дотянуться до поручней, поэтому попытался повиснуть на людях, чтобы расслабиться после трудового дня, но пассажиры отталкивали меня и воротили нос, как от прокисшей капусты.
Смотреть людям в глаза у меня выходило неважно. Я старался отвести взгляд, предпочитая пялиться на что-то неодушевленное. Если меня кто-то пристально разглядывал, я ощущал себя голым, будто дрянные зеваки видели мои складки на животе и обвисшую грудь с жировыми прослойками.
Обычно я смотрел на пол, изучая обувь людей вокруг. Мне нравились те, кто носил кроссовки "Найк Эйр Макс или хорошо начищенные ботинки с острыми носами. Я даже вывел кое-какие закономерности: девушки, например, в лодочках или в невысоких сапожках были куда приветливее стерв в казаках. Больше всего меня пугали мужики в говнодавах или хозяева мокасин с голой щиколоткой эти были самыми задиристыми. Они могли толкнуть плечом или специально дернуть за волосы. В таких случаях я ничего не отвечал, лишь вжимал еще глубже голову в плечи и старался уйти в другой конец вагона. Мать говорила, что я слабенький, в породу отца. По его линии все имели щупленькое телосложении ростом "два вершка от горшка. А вот ее казачий род другое дело, сильные и храбрые братцы, но от казаков мне достался кукиш с маслом и редкий клок волос между лопаток.
Старая Карга все время говорила, что без нее я бы пропал. Себя она тоже не сильно жаловала. Вертела головой, как старая курица, и стонала, что была полной дурой, раз вышла замуж за такого хлыща, как отец.
"Горе мне, горе, муж никудышный и его сын такой же, все время причитала она.
Говорила, что терпит меня от безысходности. Занимается мной только для того, чтобы совесть не мучила. Повторяла, что давно бы следовало оставить меня одного в квартире, а самой уехать в дом престарелых. Охала на всю хату: "Вот что соседи скажут? Оставила сына-дурака на произвол судьбы. Вырастила кабана, а воспитать нормально забыла, да тут еще бросила его на старости лет. Горе мне, горе. Что же делать ума не приложу. Живу в заточении, никакой свободы. Все о сыне думаю, а он дурак неблагодарный, даже воды матери не поднесет, только о себе думает.
От таких речей становилось муторно, внутри все сжималось, словно кто-то выкручивал меня, как половую тряпку, не оставляя и капли сил.
Ноги отказывались нести меня домой. Как будто чужие, не слушались и стояли на месте, точно приросшие. Даже противному дождю я радовался больше, чем встрече с матерью. Не хотел слушать ее нотации и присказки про отца да про недуг свой. Бывало, у меня получалось тихо пробраться в дом. Разуться, забежать в ванную, передернуть и быстренько улечься в кровать, пока она "Пусть говорят смотрит. А если зайдет ко мне, я уже сплю. Пыхтит тогда, но не будит. И на том спасибо. Только пронюхала гадюка мой замысел и стала ждать меня с выключенным телевизором ко времени, а если я опаздывал, то названивала упорно, пока телефон не сядет. А если она, не дай бог, дозвониться долго не могла, то разговор будет мама не горюй. Все мозги съест чайной ложечкой. Спать не даст, нотаций три тома прочтет, но не успокоится.
6.
Я аккуратно вставил ключи в замочную скважину и открыл входную дверь. В доме было столько же звуков, сколько и на кладбище ночью. В воздухе чувствовалось такое напряжение, что, если зажечь спичку, квартиру разнесло бы в щепки. Это не к добру.
"Может, умерла? подумал я и тут же отругал себя за такие мысли.
Пришел, металлическим голосом сказала мать.
"Жива, подумал я и расстроился.
Телефон отключен, еще и опаздывает.
Я разулся и зашел в комнату. Старая Карга стояла у окна спиной ко мне. Что-то высматривая, она подозрительно молчала. Я хотел было быстренько уединиться в ванной, как услышал ее хлесткое:
Антон!
Если мать называла меня Антоном, дела плохи. Меня затрясло, и тут же вспыхнул единственный рефлекс убежать, но я знал, что, если я поддамся ему, будет только хуже. Тишина, которую она сохраняла после каждого слова, била сильней мокрого полотенца, связанного в узел.
Звонила Елизавета Михайловна, не поворачиваясь, сообщила мать.
Я стоял как вкопанный. Боясь пошевелиться и издать хоть какой-то звук.
И знаешь, что она поведала?
Я молчал и переминался на месте. Мне захотелось поднять руку ко рту, чтобы укусить ноготь, но Карга развернулась и впилась в меня таким взглядом, что я задержал дыхание. От кончиков пальцев ног до макушки пробежал холодок. Я почувствовал, как мой правый глаз заморгал, а шея стала бетонной, я не мог даже кивнуть в ответ.
Она сказала, что ты спал на работе. Хрычовка села на диван и закрыла лицо руками. И что не собирается воспитывать взрослого мужика. Говорит, чтобы ты больше не приходил в магазин. Все выплаты придут на карту, а заявление оформят задним числом.
Мне стало сложно дышать.
Я еле-еле тебя пристроила по знакомству, через Лизочку, а ты чудишь. Спишь на работе. Плевать ты хотел на все, что я для тебя делаю. Я к людям на коленях ползу, прошу за Антошу, а он вот что делает. Спит! Она залилась слезами.
Меня точно засунули в огромной улей, где пчелы принялись жалить меня в грудь. Да так мерзко, что тело покрылось невидимыми волдырями, которые невыносимо зудели. Мать рыдала и, видя, что я стою как вкопанный, стала выть еще громче.
Ну что ты стоишь? Неси скорей валерьянку матери и столовую ложку сразу давай.
Я засуетился. На полусогнутых побежал на кухню. Я открыл холодильник. Валерьянка стояла на двери среди других лекарств Старой Карги. Пила она, в основном, таблетки для сердца, говоря при этом, что сердце у нее больное из-за меня.