Мой дядя Амадис, между прочим, здорово напугал меня.
-Чем же?
-Он предположил (не знаю, насколько серьёзно), что Ладислав совершил на Земле Юрия Великого какое-то чудовищное преступление и решил замести следы, развязав мировую войну. А сам погиб по неосторожности.
Морис присвистнул:
-Ого!
-Вот именно. Я тоже так подумал.
-Чёрт побери! Он в двух шагах от правды! Стоит ему копнуть чуть глубже…
-Не беспокойся. Амадис копать не будет. И никто не будет. У нас есть неписаное правило, согласно которому мёртвых не судят. Даже если кому-то ещё взбредёт в голову нечто подобное, дальше догадок он не пойдёт и не станет доискиваться правды ради самой правды - благо в последнее время никто из колдунов не пропадал без вести. Так что любое расследование в этом направлении будет воспринято в Даж-Доме как смертельное оскорбление.
-У вас на каждом шагу сталкиваешься с условностями и предрассудками, - не удержался от замечания Морис.
-Точно, - не стал отрицать я. - Однако признай, что эта условность нам на руку.
-Согласен, - кивнул Морис. - Какие у тебя планы?
-Ненадолго отлучусь, - ответил я. - Похоже, наши поиски зашли в тупик. Я обращусь за помощью к Диане.
Морис опять встревожился:
-А может, не надо? Может, мы ещё попытаемся… то есть, ты попытаешься. Знаешь, это очень опасно…
-Знаю. Я не собираюсь открывать Диане все наши карты… гм, открою только часть карт. Уверяю тебя, она ничего не заподозрит. Всё будет выглядеть совершенно невинно.
Я изложил ему свой план, и после некоторых колебаний он согласился. На этом мы попрощались.
Закончив разговор, я спрятал зеркальце в карман, выдвинул ящик стола и достал оттуда запечатанный конверт. Без имени, без адреса, без какой-либо другой надписи, вроде: «Вскрыть в случае моей смерти или исчезновения». Его и так вскроют, с надписью или без неё, если со мной что-нибудь случится. Вот только кто вскроет?…
Вздохнув, я взял ручку и написал:
«Строго секретно!
Лично в руки моему отцу, королю.
Эрик, сын Брендона».
Очень драматично!
Тьфу!..
Да ну его к чёрту!
Я скомкал письмо, положил его в пепельницу и поджёг. Глядя на пожирающее бумагу пламя, я с тоской думал о том, что по-настоящему никому не доверяю - даже отцу, даже маме…
Когда письмо догорело, я в лучших традициях шпионских романов отнёс пепельницу в туалет, высыпал её содержимое в унитаз и спустил воду.
«…А мне костёр не страшен,
и пусть со мной умрёт
моя святая тайна…»
Умирать я не собирался, я хотел жить. Но даже бессмертные колдуны в конечном итоге смертны, притом внезапно смертны, что лишний раз подтвердил случай с Ладиславом. Я вовсе не альтруист; подобно большинству людей, я прежде всего думаю о себе, а уже потом - обо всех остальных. Я уничтожил письмо, написанное лишь неделю назад, из чисто эгоистических соображений. Если мне суждено в скором времени принять смерть, то я хотел умереть спокойно, не мучаясь в последние мгновения жизни мыслью о том, что, возможно, вслед за мной (и по моей вине!) в могилу отправятся сотни миллиардов мыслящих существ. Мой умеренный эгоизм был далёк от концепции «после меня - хоть потоп».