Вставай Вода почему-то не горячая Ложись, я тебя укрою, Ника накинула на парня махровый халат, снова подставила плечо, проводя к кровати. Она набросила на него все, что было в номере и одеяло, и покрывало, но он все равно дрожал крупной, лихорадочной дрожью.
Выпить дай мне Чего-нибудь крепкого чуть слышно попросил Алекс. У тебя бар тут есть
Бара она не нашла. Впустую открыв пару дверец в обширной тумбе под телевизором, Ника вспомнила про пакет, который вручила Татьяна. Щедро налив коньяку в стакан для воды, Ника протянула его Алексу. Он выпил залпом, и затих, зарывшись лицом в подушку.
Она ждала в нерешительности, стоя у кровати. Молодой человек лежал неподвижно, туго завернувшись в одеяла, словно спеленутый, пряча лицо от света. Ника подождала еще пару минут, потом попыталась вытащить у него из руки стакан. Алекс только пробормотал что-то, продолжая цепко сжимать уже пустой стакан в тонких сильных пальцах. Он повернулся на спину, и Ника поняла по запавшим глазницам: он спит, и спит крепко, как младенец. Дождавшись, когда пальцы его разжались, осторожно забрав у него и поставив на место стакан, Ника выключила ночник и присела на край постели. Окно номера выходило на улицу, и в него проникал слабый отсвет тусклого фонаря. Делать нечего, отвести парня домой, как рассчитывала Ника, сейчас не получится. Пусть поспит пару часов, потом она разбудит его. Пускай идет к себе, если не хочет, чтобы о происшествии узнали родители.
Приняв решение, Ника немного успокоилась. И тотчас же вернулась усталость, настоящая, тяжелая. Нестерпимо захотелось прилечь, вытянувшись, и согреться сильно похолодало, как оказалось, в конце сентября и на побережье ночи уже не жаркие. Укрыться было нечем, курточка из тонкой кожи, единственная верхняя одежда, взятая с собой, осталась где-то в шкафу, в прихожей. Кондиционера, который можно было бы сейчас включить на обогрев, тоже не имелось. Ника съежилась на уголке кровати, подтянув к груди колени и, как могла, прикрылась полами платья.
Подумать только, еще сегодня утром она была дома, объясняя свекрови, переехавшей в их квартиру на несколько дней, в каком шкафу лежит спортивная форма сына и как удобнее добираться до изостудии. Потом перелет, потом Татьяна, гости, застолье И теперь еще этот едва знакомый парень, который спит в ее постели
Ника слабо усмехнулась, поворачиваясь. Она передвинулась поближе к незваному гостю, осторожно попыталась вытащить из-под него хотя бы краешек покрывала, но у нее ничего не вышло. Она вздохнула, и, помедлив, обхватила руками теплый кокон, в который он себя превратил. Его оказалось до странности легко обнимать, так резко сужался к бедрам треугольник его спины. Ей стало теплее, и она закрыла глаза, как показалось, всего на минуту.
Проснулась она, почувствовав, что изменилось нечто важное. Лежала она теперь на спине, левая рука ее оставалась прижатой под боком у Алекса, зато правую он крепко ухватил за запястье. От своих одеял он избавился, и свободная его рука беспрепятственно бродила по ее телу под ничего не скрывающим платьем. Ника дернулась, пытаясь вырваться, и с испугом залепетала:
Ты что Ты зачем
Она замолкла, поняв, что слова бессмысленны, и молодой человек не слышит ее, как вообще не воспринимает ничего вокруг. Глаза его блуждали, словно он несколько раз перевернулся через голову и теперь не ориентируется, где верх, а где низ. От него сильно пахло коньяком, и Ника с ужасом поняла, что винить ей, кроме себя, некого: сама затащила его к себе, сама раздела, уложила, вдобавок напоив на пустой желудок. Помощи ждать неоткуда, но остается последний шанс избежать того, чего она вовсе не хотела. Почувствовав, что его длинное, твердое бедро настойчиво раздвигает ей колени, Ника громко сказала обыденным, нарочито будничным тоном, как взрослый, который обращается к набедокурившему школьнику:
Алексей! Опомнись, ты что творишь? и даже слегка расслабилась, перестав сопротивляться. Удивительно, но это сработало.
Он словно пришел в себя, резко отпустил Нику и сел, отвернувшись. Помолчал, низко уронив голову, и проговорил глухо, не рассчитывая на то, что она услышит:
Я никому не нужен И тебе тоже
Она не столько услышала, сколько догадалась. Теперь ею овладело настоящее отчаяние, граничащее с паникой. Наружная стена номера как будто стала прозрачной, настолько явственно Ника представила кряжистое старое дерево и жуткую петлю, скрученную из слишком грубой и жесткой веревки. Должно быть, потому петля и не затянулась как следует, и Ника смогла помочь этому несчастному мальчишке не задохнуться Но петля так и свисает, белея в темноте, с толстой ветки, и Алекс опять туда пойдет, и у Ники не хватит сил в этот раз его остановить: он намного больше нее и в несколько раз сильнее.
Ника, встав на колени, метнулась к нему, сбивая и без того мятое покрывало, вцепилась в голые плечи, едва не протыкая кожу, не замечая, что впивается ногтями, и, судорожно вдохнув, выдохнула громким шепотом:
Мне ты нужен Мне!..
1927 год
«Мой отец умер в самом конце 1917 года. Его жизнь прекратил грипп, прозванный испанкой. Мама пережила его всего на два месяца, унесенная тем же самым невесть откуда взявшимся поветрием. Я тогда остался совершенно один, если не считать какой-то двоюродной тетки, которая была приглашена матерью ухаживать за заболевшим отцом, да так и осталась в нашей квартире. К февралю 1918 дров совершенно не стало, и мы с теткой повадились сжигать старые бумаги, чтобы хоть час в день топить новомодную железную печку, сразу же получившую прозвище «буржуйка». Так я добрался до тетрадки, тщательно завернутой в несколько листов бумаги и залепленной сверху сургучными печатями. Уж и не знаю, какого рода любопытство заставило меня сломать эти печати.
Случись мне прочесть отцовские записи хотя бы на полгода раньше, я был бы потрясен открывшейся тайной. Но то, что происходило за стенами нашего дома, да и внутри его, было так страшно, что события двадцатилетней давности потеряли свою остроту. После прочтения отцовских откровений я по-новому увидел его, иначе оценил некоторые его взгляды, но и только. В дни, когда казни совершались в городе массово, когда смерть витала в воздухе так явственно, что, выходя на улицу, ты не мог знать, вернешься ли обратно домой, странное происшествие с моим отцом казалось разве что волнующим кровь приключением.
Говоря коротко, тогда собственная судьба волновала меня гораздо сильнее. Занятия в университете прекратились, студенты были распущены на неопределенное время. Делать мне было нечего, а молодые силы требовали выхода. Я прибился к одной из бесчисленных тогда организаций, носящей какое-то гордое название, не то «Союз борьбы за освобождение от большевиков», не то «Союз спасения Родины». Большинство этих групп ограничивались посиделками у кого-нибудь из знакомых, страстными речами и проклятьями по отношению к тем, кому удалось захватить власть. Но некоторые настроены были серьезно, готовили убийства лидеров новых правителей, изготавливали бомбы, а по большей части помогали формировать добровольческие части.
Такая вот организация помогла мне добраться до Москвы, и уже оттуда ожидать отправки на юг, в Белую армию. Нас было восемь человек, разного возраста и разного круга. Поселили нас в квартире одного бывшего присяжного поверенного, женатого, но бездетного. Дом нашего временного хозяина находился в центре Москвы. Точного адреса я намеренно не называю, да он никому и не нужен. Сам же я запомнил это место до конца своих дней. Москва для меня, столичного жителя, представлялась лоскутным одеялом: в одном и том же месте соседствовали дворянские особнячки, обширные купеческие дома с садом, а то и огородом, и всякого рода ветхие строения, зачастую нежилые. Наш же дом был совсем новый, построенный перед войной, с небольшими доходными квартирами.