Жилин усмехнулся.
Борис Иосифович поменял-таки имя. А Питер это его сын, Петька, Пётр.
Как-то странно: сын Бориса-Боруха и Пётр.
Дело в том, что его жена почему-то была уверена, что бытовой антисемитизм из анекдотов перейдёт в погромы, и заявила мужу: «Или у сына будет русское имя, или ты его никогда не увидишь!» У неё была очень тяжёлая беременность, врачи еле спасли мальчика, и детей у неё больше быть не могло. Впрочем, бьют по морде, а не по паспорту Зачем Вам это?
Для понимания ситуации. Это и был второй вопрос.
Зиновьев открыл папку, вынул из неё первый лист, свернув, положил его в карман и вручил остальное профессору. Тот с жадностью выхватил её, и начал буквально глотать глазами содержимое. Бегло перелистав листы, он, с горящими глазами, сказал:
Я должен показать это коллегам. Вы позволите?
Безусловно.
Жилин метнулся к дисковому телефонному аппарату, навертел номер и крикнул в трубку:
Все наверх!
Через тридцать секунд в лабораторию гурьбой вломились восемь мужчин-белохалатников и загомонили:
Мы в курилке были! Изнылись все от нетерпения! Ну, что там, профессор?!
Вот, смотрите.
Коллеги кинулись к папке и практически вытолкнули Зиновьева из-за стола они его просто не замечали. Капитан сел в стороне, однако, на расстоянии, доступном для записи звука: диктофон должен был делать свою работу, и делал её исправно.
Учёные вырывали друг у друга листы бумаги, жестикулировали, перебивали друг друга, спорили, соглашались, сыпали научными терминами. Слышались возгласы:
Они пошли совсем другим путём!
Это невероятно!
Какое красивое решение!
Не просто красивое изящное!
Кричали и спорили все, кроме одного. Тот молча сидел с краю стола, подбирал брошенные другими листы, внимательно их читал и аккуратно складывал в стопочку. Периодически кто-то из спорящих стопочку эту ворошил, пытаясь найти нужный лист, но, после того, как бумага была в очередной раз брошена на стол, она снова возвращалась на своё место.
Импровизированный симпозиум продолжался два часа. Взъерошенный и потный от волнения профессор резюмировал:
Горелики творчески переработали направление, от которого мы отказались в восьмидесятых. Считаю эффект Паиса доказанным. Мы можем приступить к практическим работам! Мы соберём и опробуем эту установку!
Все дружно закивали головами, как вдруг «молчун» твёрдым уверенным голосом сказал:
Эта установка работать не будет.
Повисла гробовая тишина. Первым в себя пришёл Жилин:
Объясните, коллега! Обоснуйте своё мнение.
Оппонент встал, положил руку на пачку бумаг и заговорил:
Во-первых, здесь не хватает чертежей нескольких узлов и деталей их грамотно изъяли. Во-вторых, для работы такой установки требуется колоссальная мощность. Где мы её возьмём? Запустим реактор в Дубне? А самое главное никто, почему-то, не подумал о рефракции. Один луч должного эффекта не принесёт.
Все опять загалдели. Кто-то, пробиваясь сквозь общий гвалт, крикнул в сторону «молчуна»:
Мы разложим луч по спектрам! И будет несколько потоков! Проблема решена!
Все снова замолчали и уставились на «отщепенца». Тот усмехнулся и продолжил тем же тоном:
Допустим. Потребляемая мощность возрастёт кратно. Да ладно, мощность даже со всеми чертежами собирать установку мы будем минимум года два, без них все пять, а то и больше. Нас кто-то будет ждать?
В тишине и молчании профессор опустился на стул и на выдохе произнёс:
Вы правы, коллега. Вот бы нам уже готовую установку
Вслед за Жилиным выдохнули все коллеги, включая «молчуна». Зиновьев, напряжённо следя за битвой умов, достал мобильник, набрал номер и произнёс в трубку:
Вариант «четыре».
Выслушав секундный ответ, завершил вызов, сияющим взглядом обвёл присутствующих и заявил:
Мы доставим вам эту установку.
4.
Лазар постучался в дверь дома компаньона и прислушался. Ответа или приглашения не последовало. Постучался ещё раз. Вновь тишина. Тогда визитёр достал из кармана телефон и попытался дозвониться. Впрочем, безрезультатно дозвониться он пытался с утра. Вызов шёл, ответа не было. Отдалив трубку от уха и максимально близко подойдя к двери, он услышал знакомую мелодию телефон надрывался внутри. Тогда Лазар осторожно потянул дверь на себя, та была не заперта.
Сэм зашел в дом и обомлел от увиденного: Горелик лежал на диване в холле дома в носках, мятых брюках и изрядно несвежей рубашке, повернувшись лицом к спинке. По всему дому стояли раскрытые картонные коробки для переезда, в которые абы как были сбросаны вещи.
Особо выделялся стоящий у дивана рыжий, советского производства, тоже раскрытый, чемодан из кожезаменителя с ремнями и никелированными пряжками. На боку можно было разглядеть полувыцветшую, сделанную шариковой ручкой надпись на русском языке: «Горелик Петя. 5 отряд». В чемодан были аккуратно сложены старые фотоальбомы, пронумерованные канцелярские папки из новых времён и исписанные ученические тетради. Сверху лежал портрет улыбающегося Горелика-отца, в рамке и за стеклом, с траурным крепом в нижнем углу.
Дополняли интерьер разгрома распахнутые настежь шкафы с остатками не сложенных ещё вещей. Около дивана валялись две бутылки из-под водки. На барной стойке, отделявшей кухню от холла, стояли.ещё несколько бутылок, пустых и початых, перемежаясь с такими же, пустыми и наполовину выпитыми, бутылками с газировкой. Там же была пепельница и пара коробок с засохшими надкусанными кусками пиццы. (Ну, хоть закусывает! усмехнулся про себя Лазар.)
Привет, Сэм! сказал лежащий, не поворачивая головы.
Привет, Питер! Как ты догадался, что это я?
А кому, кроме тебя, я нужен? И твой парфюм не спутаешь ни с чьим другим. Ты пижон и эстет, бреешься каждый день, иногда и дважды. К тому же, местных жлобов жаба задушит покупать такой дорогой одеколон. Ты только дверь открыл, я понял, кто пришёл.
Неужели мой аромат перебил твой рукотворный смог? И когда это ты начал курить?
Горелик махнул рукой на гостя, не меняя положения тела.
Ай, так, по-пьянке. Помню, в школе папа унюхал от меня запах табака и заставил выкурить всю пачку зараз.
Лазар взял стул, поднёс его к дивану, развернул спинкой к лежащему, почти уже присел, но передумал, встал и развернул стул на 180 градусов. Горелик тем временем продолжал монолог.
Да, всю пачку этого мерзкого «Космоса». Как меня тошнило! Я тогда думал, что охоту дымить мне отец отбил на всю жизнь. Жизнь Какая сейчас, к чертям, жизнь?
Лежащий внезапно, рывком, сел, и всем корпусом подался к сидящему компаньону, да так, что тому пришлось отшатнуться. И было от чего: чёрная недельная щетина, засохшее пятно кетчупа на щеке и горящие бесовщинкой глаза, в упор смотрящие на собеседника.
Они убили отца, Сэм! Они убили его!
Горелик резко встал, и быстрым шагом, почти бежа, направился к барной стойке, извлёк откуда-то мутный, захватанный гранёный стакан, налил его наполовину и, выдохнув, залпом выпил. Со стуком поставив посуду на стол, вытерся рукавом, взял из коробки кусок пиццы, с сомнением понюхал его и бросил обратно. Затем достал из кармана пачку, извлёк оттуда сигарету, зажёг её, затянулся, закашлялся и тут же потушил.
Лазар подошёл к другу, стоящему опустивши голову и уперевшись руками в столешницу, аккуратно взял посудину, повертел её в руках и поставил обратно.
Где ты достал такое необычное стекло?
Это называется «стакан». Курьер дал.
Какой курьер?
Который водку привёз.
Ты купил это?
Нет, он мне его подарил.
Какой добрый и щедрый курьер!
Нет, Сэм, он просто русский.
На нём было написано, что он русский?
Неудачная шутка, Сэм. По акценту узнал. Он спросил, вечеринка у меня, или день рождения. Я сразу понял, что он из России, и ответил по-русски поминки. Мы выпили с ним одну бутылку и проговорили почти час. Потом он сбегал в машину и принёс вот этот стакан в картонной упаковке.