Егорка хихикнул.
Ну так Сёмка достал и чего? Деток то, не получилось у них. Или он думает, что с этой Дайной получится? Дурак! Да Устинья эту щепку одной своей косой перешибёт!
Иваныч вздрогнул при последних егоркиных словах и нервно затянулся.
Заткнись, малохольный, накаркай мне ещё!.. Деток не нажили, потому что Устинья так захотела чуяла видно, что Сёмка может слабину дать. Она баба умная.
Да ведьма она! взвизгнул Егорка, поперхнувшись дымом. Приворожила она Сёмку, за это Бог детей и не дал!
Председатель наигранно замахнулся в егоркину сторону.
Ща как врежу по твоей каске с усохшими мозгами! Наслушался баб бестолковых, помело!
А чего?.. Все знают, что она ведьма. Вон, каменьев по ограде каких натаскала мне не поднять! И Сёмка говорил, что не знает, откуда эти булыжники во дворе взялись. Только колдовской силищей можно эти куски от Гремучего камня до ограды дотащить. И бабка её колдовала
Закройся! осёк Егорку Иваныч, но потом заинтересованно спросил: Откуда знаешь, что в Устиньином дворе куски Гремучего камня лежат? Тоже бабы говорили?
Не, я сам ходил смотреть, оживился Егор. Прожилки на тех камнях такие же, какие по всему Гремучему камню идут. И цветом схожи в чёрную крапинку. Я больше нигде по округе таких не видел.
Не, ты только погляди на него, удивился председатель. Выходит, ты только с виду бестолковый, а сам как Шерлок Холмс ползаешь с лупой по дворам и рисунки на камнях разглядываешь?
Егорка застонал от смеха:
Как кто, с этой самой заэтой ползаю?
Да иди ты! смущённо заулыбался Иваныч, махнув рукой. Книжки читать надо, а не за бабами в банях подглядывать.
Председатель затоптал бычок в пыль и поднял глаза на Егорку. Тот стоял, отвернув лицо, но полыхающие малиновым цветом уши выдавали его с головой. Иваныч легонько толкнул молодого тракториста в плечо, подначивая:
А покраснел-то как.
И чего я покраснел? нахмурился Егорка и опустил взгляд. Я всегда такой, это обветрило.
Ладно, обветренный, поехал я. Сказал председатель, словно оправдываясь. Спасибо, что развеселил меня манёхо, а то б я щас на ком-нибудь из своих сорвался.
Да кушайте с маслом! расшаркался Егор Обращайтесь, коли потребуется. Он с улыбкой поклонился, разведя руки в стороны. Егорка всё выдюжит, неожиданно добавил он голосом, точь-в-точь похожим на председательский.
А ну, как ты там меня? удивился Иваныч, возвращая ногу с приступки кабины обратно на землю.
Та ладно, снова покраснел Егор Я почти всех в деревне так могу. В поле поговорить не с кем, вот и вспоминаешь.
А ну-ка Ермилыча?
У-у, семя колдовское! Житья от вас нет! скопировал Егорка голос главного деревенского ворчуна.
Во, даёт! Ну ей богу Ермилыч!.. поразился председатель Ой, недоглядел я тебя, Егорка, улыбнувшись, погрозил пальцем Иваныч, садясь за руль.
Устинья весь день готовилась. Наступал последний вечер перед солнцеворотом. Впереди самая короткая ночь, принадлежавшая Живе и Купале, но сила тёмных богов этой ночью была неизмеримо сильнее. Если правильно позвать, то откликнется всё Марьино царство сегодня его граница ближе всего к царству живых.
Вчера Устинья вытропила зайца, а сегодня днём подстрелила из дедовой берданки чёрного ворона, отойдя далеко за околицу, чтобы никто не услышал выстрела.
Собрав всё необходимое, она вышла во двор и оглядела высокий дощатый забор: не виден ли где вихрастый чуб мальца, и не пристроился ли у какой из щелок любопытный глаз соседки. Уверившись, что за ней никто не наблюдает, Устинья поставила небольшой мешок у калитки и обошла по кругу все торчащие из травы камни в ограде, присаживаясь над каждым, как над дыркой в нужнике: задирая подол и широко расставляя ноги.
Оправив платье, она подпёрла дверь дома толстой палкой, спустилась с крыльца и осторожно выглянула на пустынную улицу. До коров ещё рано. Бабы возились в огородах и по хозяйству, а все мужики на покосе. Ребятишек можно было не бояться они всё равно подумают, что в мешке ужин для косарей, а вот на глаза взрослым крутихинцам лучше не попадаться могли и следом прицепиться. Устинья взвалила тяжёлую котомку на плечо и, не покидая тени забора, быстрыми шагами направилась в конец улицы, за которой синел гребень леса.
Крада вокруг Гремучего камня почти догорела. Огонь принял разделённую с ним жертву. Вкус сырого заячьего сердца до сих пор стоял во рту, вызывая дикую жажду, но с собой был лишь маленький пузырёк бабкиной настойки, да и тот для дела. Устинья сгребла угли в кучу и взглянула на темнеющее небо. До восхода луны оставалось совсем немного. Она развязала платок, сняла платье и рубаху, повесив их на ветку осины и, оставшись голой, принялась расплетать косу.
Бабкин костяной гребень плавно скользил по длинным прядям, разглаживая их в шелковистое вороное полотно, покрывающее плечи и спину. Причесавшись, Устинья подошла к высокому, в три обхвата камню и положила на него руки. Тепло кольнуло ладони и побежало по венам, растекаясь по всему телу. Её пальцы ласково скользнули по мелким расселинам, и на их подушечках заблестели бурые капельки влаги. Устинья улыбнулась. Всё шло, как надо.
Главное не промешкать. Бабка учила, что звать помощников нужно именно в тот момент, когда луна, проходя через прогал между рощами, уронит свой свет на Гремучий камень. Небо, как по заказу разъяснилось ни облачка. Плоская верхушка валуна искрились серебром. Устинья накидала на угли сухих веток, раздула огонь, напоив его бабкиным зельем, а затем и накормила досыта, чтобы пламя поднялось вровень с камнем. Жар костра и предвкушение встречи с неведомым грели кровь, и она носилась по телу всё быстрее и быстрее.
Устинья вытащила из мешка завёрнутого в холстину мёртвого ворона и маленький нож с затёртой костяной рукояткой. Аккуратно расстелила у костра пустую мешковину и повернула голову навстречу вползающему в просвет серебристому диску. Осталось совсем чуть-чуть. Небрежным движением она вытряхнула птицу на землю, взяла её за лапы и подошла к камню. Озарённый лунным светом, он вспыхнул миллионом светлячков, в которых превратились, покрывавшие его блестящие чёрные вкрапления. Устинья ловко отсекла птице голову, отбросила нож и разбрызгала воронью кровь на камень, обходя его по кругу. Выкинув дохлую птицу, она сильно ударила ладонями по валуну и, не отнимая рук, лизнула его шершавую поверхность. Сделав два шага в сторону, она вновь ударила и лизнула камень. Ещё два шага, и снова удар. И ещё, и ещё, ещё! Она кружилсь вокруг огромного валуна, неистово молотя по нему ладонями и слизывая бурую жидкость, скопившуюся в его впадинках, пока удары сердца и ладоней не слились в единый бешеный ритм И камень запел. Устинья отчётливо услышала гул. Он шёл от камня. Через прижатые к нему ладони проникал в голову и тело, уходя сквозь босые ступни в землю. Она подняла глаза к звёздному небу и диким, срывающимся голосом трижды позвала: «Мара!.. Мара!.. Мара!». Потом отступила на трясущихся ногах к костру и измученная рухнула на расстеленный перед ним мешок.
Гремучий камень подёрнулся лёгкой дымкой. Сквозь прилипшие к потному лицу волосы, Устинья едва разглядела, как из этой дымки вышла расплывчатая фигура в длинном одеянии и остановилась по ту сторону костра, не заходя в круг отбрасываемого им света.
Здравствуй, внучка, услышала она до боли знакомый голос.
Бабушка? Устинья убрала со лба волосы, пытаясь лучше разглядеть лицо своей гостьи. Я не вижу тебя, подойди ближе.
Нельзя мне ближе, внучка. Доверься голосу и не удивляйся, что я к тебе вышла. Я слишком долго просила, поэтому камень меня выпустил, а не ту, кого ты звала.