Приехали с заимки Федька и Лида. Сенокос в колхозе приостановили, и всех привезли домой.
Ну как ты тут? спросил меня Федька и потрепал по голове. Внимательно всматриваясь в макушку, удивился: Голова-то твоя совсем красная! Была не такая.
Сентябрь чтобы не подвел, пропустил мимо ушей красноту моей головы отец. Картошку бы не погноить. Неделька бы сухой выдалась, как копать.
У меня свело пальцы рук от одного только упоминания о выковыривании картошки из холодной грязи со снегом пополам.
Накинулись бы все, чтобы сразу, планировал отец сложную и важную операцию, от успеха которой зависело, быть ли нам с картошкой в зиму.
Будет, заверила мама. Сейчас выльется все, а потом прояснеет.
Ты так говоришь, вроде Бог с ведром на небе сидит и прислушивается к твоим словам, криво усмехнулся отец.
А то как же! От Него все, согласилась мама.
Так попроси Его не лить, когда будем копать.
И попрошу. Он услышит.
Услышит, как же! Держи карман шире!
Услышит, услышит.
Как-то проходя мимо Васькиной избы, я увидел на завалинке под навесом крыши своего друга.
А че ты не верхом? поставил меня в тупик вопросом Васька.
У нас нет коня, ответил я.
На бычке, просто ответил Васька.
Я посмотрел на бычка, стараясь представить себя в качестве лихого наездника. Картина не вырисовывалась.
Я своего обучил, продолжил Васька, оценивая взглядом ничего не подозревающего бычка. Он даже больше твоего. Но я его объездил.
Как? принял и я решение прокатиться на спине ничего не подозревающего бычка.
Да совсем просто! Запрыгивай ему на спину, ложись поперек, и пусть он тебя таскает. Устанет и смирится. Правда, сбросит несколько раз, а потом успокоится. Отгоняй от прясла, любят они зацепить тебя штаниной за жердь. Прутиком по морде, он голову в сторону, и сам от прясла отворачивает.
А если зацепит? Я представил себя надетым на жердь.
Сиди не моргай, тогда и не зацепит, прост был совет Васьки.
С этого момента жизнь моя превратилась в борьбу. Я был упрям, а бычок во сто крат упрямее. Я падал, поднимался, запрыгивал на острую спину бычка, чтобы тут же оказаться на земле. Вот, кажется, и он смирился, терпит меня на своей горбатой спине. Но иногда находит на него блажь, и он, упруго вскинув зад, сбрасывает меня на землю. Три раза зацепил штанами за жердь. И это позади.
Я еду на бычке мимо Васькиного дома, поглядываю на окно, мне хочется похвастать своими достижениями в джигитовке. Под окнами огромная лужа. Что заставило бычка остановиться посредине лужи, и ни назад, ни вперед и шага сделать то мне неведомо. Остановился как вкопанный! Прутик тоже не действовал на его упрямство. Сколько бы продолжалось это забастовочное действо, я не знаю, но тут отворилось окно, а из окна хитрая Васькина физиономия.
Ты крутни его за хвост! с радостью выкрикнул он мне. Как заводной ручкой!
Крутнул. Бычок пулей выпрыгнул из-под меня, и я оказался в луже.
Я не успел сказать тебе, чтобы ты крепче держался, посочувствовал мне Васька, а морда как у настоящего хорька.
В школу я шел с измазанным зеленкой лицом. Лида намазала. На лице вдруг выступили синие пятна, потом они превратились в пузыри, потом пузыри полопались и остались красные пятна.
Эрнеста-Хэмингуэя не было, он уехал со своей мятежной мамой Биссектрисой куда-то далеко из Сибири, подальше от ее простоватых обитателей, могущих дурно повлиять на прилизанного сына-надежду. Его место за партой с лупоглазой пустовало.
Садись с Яковлевой, распорядилась Суповна, мельком глянув на мое пятнистое лицо.
Я с ним не сяду! Вышла из-за парты Яковлева. Он лишаистый!
«Ну, гадина! Это тебе так просто не сойдет!» поклялся я, мысленно проведя ногтем большого пальца по горлу.
Зусия Юсуповна долго смотрела на меня, на лупоглазую Яковлеву, на Ваську, в одиночестве сидящего за огромной партой.
Садись с Хорьковым, распорядилась она, и в глазах какая- то надежда. Она читалась просто: «Зло, которое распространялось на весь класс, теперь замкнется только на двух ее источниках. Они погасят это зло на себе!»
Сулия Суповна ошиблась. Ошиблась, несмотря на свою природную прозорливость и смекалку. Мы с Васькой, скооперировавшись, творили чудеса! Вдвойне! Втройне! Юсуповна, признав свою стратегическую ошибку, посадила меня с Павловой, а Ваську с пучеглазой Яковлевой. То ли место было заколдованное, то ли иссяк мой талант забияки, но мне почему-то расхотелось смешить пацанов. Иногда вскидывался я, чтобы отчебучить что-нибудь этакое, но, глянув на примерную Павлову, мне тут же уже не хотелось этого. Подглядывать, списывая контрольную, тоже стало как-то не по себе. Прямо на глазах рушился мой авторитет, и я ничего не мог поделать, чтобы предотвратить это мое позорное падение в глазах всего класса. Какой класса всей школы!
Ты не болеешь? спросил меня отец, просматривая мой дневник. Эта пятерка твоя или ты ее слямзил у соседа? По математике? отец недоуменно поджал плечи. Пускай бы по пению или физкультуре Но математика!
За изложение тоже четверка, робко заявил я, опасаясь услышать упрек, почему не пятерка. Лишнюю запятую поставил и перенос не там
Меня успокаивает, что это случайные события. Отец потер лоб, виски. И ты больше не будешь ставить меня в тупик своими выходками. Чтобы за ум взялся Отец опять поджал плечи.
Удивлялся не только отец. Удивлялась, и как еще удивлялась, Зусия Юсуповна. Чтобы убедиться в свой ошибке, чего только она не придумывала! Спрашивала два, три дня подряд, надеясь подловить. Вызывала к доске, где я должен был решать домашнее задание по математике; диктовала, искажая звуки, трудные слова; заставляла повторно читать стихи, думая, что я не помню уже слов. Но мне страшно везло! Четыре и пять стали моими постоянными оценками! И смешить само собой расхотелось. Я не узнавал себя. Я портился на глазах.
«Что смешного в вывернутой наизнанку шапке? удивлялся я. А они смеются», тут же упрекал своих былых почитателей развлечений.
Ты, мать, только посмотри на это чудо! как-то выкрикнул отец, проверяя мой дневник, придя с работы. Медведь, наверно, скоро сдохнет в берлоге!
Что такое? встрепенулась мама и заспешила к отцу. Опять что-то не так?
Опять не так, подтвердил ее слова отец. Невиданный случай: три пятерки!
Так это же хорошо! воскликнула мама и, как на неизлечимо больного, посмотрела на меня.
Хорошо-то, хорошо, да только надолго ли это? Привыкнешь к хорошему, а тут бац тебе! Опять двойка! И что соседям тогда говорить? Замешательство отца мне не было понятно.
«Что тут такого страшного, если и проскочит двойка?» не понимал я паники родителей из-за какой-то паршивой двойки.
Неудобства нового своего положения я скоро испытал сполна. Друзья-забияки отвернулись от меня, и не просто отвернулись, а с презрением, вроде я предал их всех. Если я подходил к кучке пацанов, то она тут же рассыпалась; если я предлагал кому-то помощь в решении сложной задачи (я их сам уже решал), то отказ был тут же; если на переменке я больно кого-то толкал в бок или спину, надеясь на ответный удар по голове или подножку, такого не случалось
Скукота обуяла меня. Жизнь превратилась в ад. Желая исправиться, я перестал учить стихотворения, но меня уже не вызывали к доске читать их. Я небрежно выполнял домашние задания, и это оставалось незамеченным. Зусия Юсуповна по-прежнему ставила меня в пример моим товарищам, отказавшимся от меня. И что самое противное, лупоглазая Яковлева глаз с меня не спускала. При каждом удобном и неудобном случае заговаривала со мной. Я пытался избавиться от такого ее внимания: раза два так саданул ее по спине сумкой, что корочки книг треснули! А она в ответ только любезно улыбалась. И с Павловой, не знаю, что делать. Если не может решить трудную задачку или как правильно написать заковыристое слово бежит ко мне. Не откажешь же, если просит отличница.