С чего это она сгорит? спросила мама. Стоит уже сто лет, и сгорит.
Стояла сто лет потому, что там учились хорошие ученики. Они приходили учиться, а не хулиганить.
А, махнула рукой мама, всегда мальчишки были непоседами! Если какой сидит, как старичок, то это уже не мальчишка. Что-то у него не так.
Вот из таких как раз и получаются хорошие люди. Вон наш булгактер, я с ним в одном классе сидел, мухи не обидит. Вот он и человек! А те, на ком штаны горели, все как я, а то и хуже, по тюрьмам скитаются.
Избави, Бог, от такого! с испугом сказала мама. Тюрьмы нам ни к чему. Будет летчиком.
Налетчиком, поправил ее отец.
Чтобы сделать приятное маме, я записался в школьную библиотеку и взял книгу про летчика Водопьянова. Читал, вдумываясь, пытаясь понять, чем же хорошо быть летчиком. Не понял. Вот если стрелять из пушки! Ка-ак дал! Танк пополам! А тут же сел, взлетел и болтайся в небе мухой. «Надо про артиллеристов взять книгу», было мое окончательное решение.
Про артиллеристов книги в библиотеке не нашлось. Взял про танкиста, который четыре раза горел в танке. Это я потом уже узнал.
И геройские ребята в этой книге, и здорово воюют, а мне не верится. Неверие занозой застряло и хоть караул кричи. У отца спросить? Он, правда, в пехоте был, но, может быть, что-то и про танкистов знает? Не верилось мне, что танки горят! Как может гореть железо?! Чугунок, сковорода на огне не горят, а танк почему-то должен гореть? Да как его спрашивать? Ответит как-нибудь, что все смеяться будут. Спрошу Ваську.
Там железо совсем другое, ответил, немного подумав, Васька. Оно горючее.
Чугунок же не горит? пытал я друга.
Если его прострелить снарядом, он тоже загорится, защищался Васька, но уверенности в его словах не слышалось.
Давай попробуем пробьем сковороду?! предложил я проверить его слова на деле.
Сковороду со щербиной нашли в курятнике у Васьки дома. Из нее воду пили куры. И ружье с пулей взяли у Васьки. Стрелял тоже Васька. Попал. Сковорода развалилась на куски, но не загорелась, даже не нагрелась нисколько.
Там железо другое. Горючее. С большей долей уверенности заявил Васька.
Зачем такое железо на танках, если оно горит? не сдавался и я.
Оно легче, нашел ответ Васька, и я в это поверил.
У папки портсигар из такого железа, припомнил я. Он совсем легкий.
Неси, проверим, распорядился Васька.
Стрелять в портсигар мы не стали, пуль у Васьки не было, решили проверить на костре. Портсигар долго не горел, он только менял свой цвет. Мы уж подумали, что и тут ждет нас неудача, но вдруг он почернел, и от него отвалился угол и упал каплей в огонь.
А ты говорил! обрадовался Васька. Я же тебе говорил!
Нести домой половину, оставшуюся от портсигара, было бессмысленно и опасно. Ее бросили тоже в огонь.
Отцу этот трофейный портсигар никогда не был нужен, а тут вдруг он его хватился. Пошарил за наличником двери не нашел.
Где он? Я его сюда ложил бубнил отец, заглядывая в сундучки и ящички. Я прижух, прикинувшись непонимающим. Ты его не брал?
Кого? спросил я, мало надеясь на нужный мне ответ.
Корову! Портсигар мой! уставился на меня светлыми глазами отец.
Зачем он мне? как можно безразличней ответил я и пожал плечами.
За тем, что все берешь без спросу! отец уже сердито посмотрел на меня.
Может, Федьку спросить? намекнул я на старшего брата.
Он что, курит?
Н-не знаю
Тогда зачем говоришь?
Просто так. Может, кнопки туда. Перья тоже.
Кто стрелял в огороде? не к месту спросил отец.
Не знаю. Я не стрелял, решил я не признаваться, а сам подумал: «Не раскололся бы только Васька, тогда будет мне». Пронесло на этот раз!
Весна пришла, как из-за угла выглянула. Сразу все зажурчало, забурлило. Ручьи потекли, промывая себе путь на дорогах, из дворов в огороды и поля. Закрутил, завертел весенний воздух, в котором слышалось все: и прелость прошлогодней травы, и сладковатый запах навоза, и терпкий, бьющий в ноздри, аромат подтаявшего снега. На крышах, с которых уже сполз снег, топтались, надув зоб, голуби. Пес Байкал, помесь как минимум пяти пород, призадумавшись, лежал на прогретой крыше будки. Его ничто не интересовало. Даже ворона, косо поглядывающая с недоверием на своего противника, не раздражала его. Не успевший оттаять кусок хлеба она уволокла из-под самого его носа.
Учиться не хотелось. Каждая минута времени за уроками казалась бездарно потерянной. А учиться еще долгий месяц! Но вот и он заканчивается. Впереди долгие летние каникулы! Я бегу домой со смешанными чувствами: мне радостно, что наконец-то я свободен, и горестно от того, что придется показывать дневник отцу и выслушивать его упреки. Говорить, что дневники Суповна не заполнила, что потом заполнит, уже не хотелось. Не хотелось враньем портить праздник.
Ну, чем порадуешь на этот раз? спросил отец, почему-то раньше времени оказавшийся дома.
Не знаю, промямлил я в ответ.
Что не знаешь?
Ну, это не знаю, как
Давай сюда дневник, протянул отец мосластую, в пятнах смолы, руку.
Сунув, как в расплавленный свинец, руку в портфель, я достал дневник, подал его отцу, не ожидая ничего хорошего.
Так, сказал отец, листая страницы дневника. Три, три, пять, пять, три. Поведение удовлетворительное. Отложив в сторону дневник, посмотрел на меня внимательно и сказал: Эти три, три, три можно было получить и не заходя в школу. Убрал из-под свиней навоз, сел, почитал книжку, и ты уже знаешь на три, а то и на пять. Тут же пальцем о палец не ударил по дому и одни трепаки! Может, головка не та? Может, покрасить ее в черный цвет, и тогда она думать научится? Может
«Лучше бы выпорол, как тогда, и дело с концом, определил я себе наказание за неудачный первый учебный год. Я и штаны вторые заранее пододел».
Отец выпорол меня один раз и, как я считаю, ни за что. Мы с Васькой решили попробовать вкус табака на их сеновале. Сеновал сгорел, а нам досталось по полной. Теперь я знаю, что курить на сеновале нельзя! Теперь, как только кто заговорит о куреве или пожаре, у меня проявляются красные полосы на ягодицах.
Есть в вашем классе кто-нибудь еще, кто хуже тебя школу закончил? пытал отец.
Гошка Власов и Васька. У них все трояки, поспешил я с ответом.
Да ты что? А ты, конечно, молодец, ты у нас третий от заду? В тройку лучших попал!
Лучше промолчать, хотя и у Мишки Криулина и Федьки Маркова почти одни трояки.
Соседи будут спрашивать: как ваш сын школу закончил? Что мне им отвечать, подскажи. Может, сказать, что больной? Или что все хозяйство в доме на твоих плечах? Дрова из лесу возил в самую стужу, воду в кадке на санках возил из проруби? В стайке чистил и прибирал? А? Что мне им говорить?
Отец распалялся. Глаза его сузились до щелочек и казались холодными, как изо льда.
Я исправлюсь, сказал я привычное слово, сам не веря в это.
Горбатого могила исправит, сказал отец, тяжело вздохнул, встал и вышел.
Глянув на дневник, как на ядовитую змею, я подумал, что нехороший человек придумал его.
Лето выдалось сухим и жарким. Я пропадал на речушке днями напролет. Даже на обед не хотелось прибегать. Да и особой нужды в этом не было. Колхозный огород с морковкой, репой, турнепсом, капустой рядом. Руку протянул и у тебя сытое брюхо. Зато все время твое! Загар с илом зачернили кожу так, что трудно понять, какого ты роду-племени. И когда у машины спустило колесо и мы оказались тут же, то шофер долго разглядывал мою шею, а потом спросил, почему я не мою ее.
Она так загорела, ответил я, искренне веря в это.
А ты все же попробуй помыть. Лучше с мылом и мочалкой!
Совет я утаил от мамы, и сам им не воспользовался. Зачем сегодня мыть шею, если завтра она будет такой же.
Во второй половине августа задождило. Мелкий, въедливый дождь моросил бесконечно. Пахло гнилью и сыростью. Выходить на улицу не хотелось никак. Даже по нужде. Я терпел до последнего. В конце дня я шел на луг, где паслись телята и гнал хворостиной домой нашего крутолобого бычка. Опорки промокали насквозь. Ногам было зябко и неуютно. Мешок, накинутый на голову и плечи вместо несуществующего в доме плаща, становился холодным и тяжелым. Хотелось тепла и солнца. Хотелось в школу, в чистый и сухой класс.