Что будем делать с этим чудом в перьях? наконец, обвел председатель комиссии членов.
Предельно сырой материал, ответил красавчик.
Музыкальный мальчик! с восторгом заявила старушка. Прекрасный голос, что сейчас редкость среди артистов даже оперных. Идеальный лирический герой. Сложен прекрасно. И главное голос!
С языком работы да работы! Не вытравить эти «чо» да «ихний». Обязательно вляпается где-нибудь в самый неподходящий момент. Да и очень уж цвет броский! Только для характерной роли Пастушка Леля с дудочкой
Итог?
Пускай поработает еще.
Допустить к дальнейшим экзаменам.
Меня допустили ко второму туру, а Яковлеву срезали на первом просмотре.
Я за нее переживал больше, чем за себя.
Перед входом, ожидая своей очереди, она была уже другая. Неземная. Феерическая. В глазах пустота. Нет, не пустота, а факел, но освещает он только ей необходимый мир, мир театра. Щеки ее бледны, нос заострился, губы поджаты. Белое платье тонкого шелка, волосы распущены по плечам.
Яковлева, объявила секретарь, выйдя к толпе.
Белой чайкой взлетела Яковлева, грудью, а не боязливо, бочком, впорхнула в зал. Я скрестил все пальцы, желая успеха ей. Прильнув к двери, прислушивался к звукам и шорохам с той стороны.
«Нет, нет Не провожайте, я сама дойду Лошади мои близко Значит, она привезла его с собою? Что ж, все равно! Когда увидите Тригорина, то не говорите ему ничего Я люблю его! Я люблю его даже сильнее, чем прежде!» взвизгнула Яковлева на самой высокой ноте. У меня по коже пронесся холодок.
Достаточно, остановил знакомый голос. Прочтите что-нибудь из современной литературы?
Блок. «Демон». Можно? Голос Яковлевой тусклый и неуверенный.
Давайте.
«Иди, иди за мной покорной, опять взвизгнула Яковлева. И верною моей рабой, я на сверкнувший гребень горный взлечу уверенно с тобой».
Что знаете о Блоке-поэте?
Что знает Яковлева о Блоке-поэте я не расслышал. Попыталась она и спеть что-то, но даже я со своим слухом певца-самоучки распознал фальшь, да и сам голос был каким-то вялым.
Из зала Яковлева не выпорхнула белой свободной Чайкой, а выползла мокрой курицей. Ни на кого не глядя, поплелась по коридору в сторону туалетов. Я за нею.
Что сказали? задал я дурацкий вопрос.
Яковлева посмотрела на меня, как на чудо морское, и ничего не сказала в ответ.
Ты знаешь, мне разонравилось быть артистом, бросил я небрежно. Какое-то все неживое, наигранное.
Ты меня успокаиваешь? остановилась Яковлева. Не надо. Я все равно буду артисткой. Устроюсь уборщицей в театре, дворником, кем угодно, и буду учиться. С первого раза мало кто проходил. Кто-то и больше пяти раз пробовал. Папанов, например. Не надо только сдаваться!
Мне неловко было признаться, что меня допустили до второго тура, и я в знак солидарности или чего-то еще выпалил:
Заберу документы и буду поступать в МАИ.
Туда, думаешь, легче?
Не знаю. Не поступлю устроюсь на авиационный завод, а там будет проще поступать.
Домой не хочешь? В глазах Яковлевой тоска, боль и страх.
Отец мне выписал билет в один конец. Сказал: «Заправляю твой самолет, камикадзе, только чтобы ты долетел до цели!» Теперь, если бы я и захотел припасть к плечу родителя, все равно не смог бы это сделать по причине «отсутствия присутствия» денежной массы. А брести пешком пять тысяч верст ноги сотрешь до по до этого самого.
Я так и сделал. Меня приняли на авиационный завод учеником по прокладке электрожгутов в фюзеляжах самолетов. Дали место в общежитии и назначили стипендию, на которую не заяруешь, но и не помрешь с голоду. Правда, далековато от Москвы, Луховицы, но это даже лучше. Тишина, покой, почти как у нас, в Сибири. Там я поступил без проблем в авиационный техникум на вечернее отделение и там же записался в аэроклуб. Попробую стать летчиком, как хотела мама. Авиация это не колхоз, и самолет не трактор!
С Яковлевой я встречался часто. Электричка шпарит каждый час. Москва, Казанский вокзал, Луховицы Можно в пути вздремнуть, можно читать, можно просто сидеть и смотреть в окно. Хорошо мечтается, особенно в осенний дождливый день. За окном мразь и серость, по стеклу ветер гонит холодные потоки дождевой воды. Пробовал сочинять стихи. А что? Яковлева третьеклашкой сочиняла, а мне уже семнадцать. Слова, правда, какие-то корявые выползали, а если получались красивые, то они уже где-то мне раньше встречались. В такое холодное время хочется домой, в теплую избушку, к доброй и всепрощающей маме, к несправедливому отцу, ну, может, и не совсем я прав, в общем-то он за дело порол. От вокзала мчался к театру, там просил у проходной вызвать Яковлеву Наталью из костюмерной. Она устроилась работницей костюмерной в этот же МХАТ. Встретившись, она рассказывала с восторгом, что у нее все прекрасно, что можно бывать на репетициях, а там ты не поверишь! Доронина, Ефремов, Смоктуновский, Евстигнеев, Ангелина Степанова! Это же не люди, а боги! Смотри на них и делай хоть чуточку что-то похожее и ты уже знаменитость!
Нет, я нисколько не жалею, что провалилась на экзамене! Я теперь буду поступать со знанием дела. Я теперь не буду визжать на сцене резаным поросенком, пауза вот что важно на сцене! И тихо сказанное слово, бывает, быстрее и лучше доходит, чем крик души!
В следующую встречу сообщила мне радостную весть: она одевала самого Ефремова, и он спросил: кто она такая?
Удивился, что я из Иркутска. Говорит: артисткой, наверно, очень хочешь стать, если из такой дали примчалась? Я покраснела. А он: «Ничего, ничего! Сделаем из тебя артистку! Вон какая ты у нас красивая!» Тут я совсем растерялась.
Потом я заметил, что она стесняется наших встреч у театра. Оглядывается по сторонам боязливо, говорит невпопад.
Меня неохотно отпускает с работы заведующая, призналась она. Если можешь, приходи в воскресенье до обеда.
Мои рассказы о самолетах, конструкторах и летчиках ее совершенно не интересовали. Выслушав через слово, вяло, с убеждением, что я пропащий для искусства человек, тоже рассказывала что-нибудь из богемной жизни актеров. Делала это, чтобы не молчать.
В одну из встреч мы засиделись на лавочке в парке, съели много мороженого. Расчувствовавшись, я поцеловал ее в щеку.
Не надо, отшатнулась она от меня.
Пошто так? съерничал я.
Ни к чему это.
Ты мне нравишься. Поженимся.
Зачем? Яковлева в упор смотрела на меня. В ее взгляде нескрытая усмешка.
Я все понял, но продолжил игру.
Поженимся. Дети пойдут.
Какие дети?
Наши.
Рыжие? С поросячьими ресницами и красными, как у клоуна, волосами?
Чем же они хуже твоих брунетов?
Тем, что будут изгоями! На задворках будут! А я не желаю им такой судьбы! Мужа еще можно терпеть, а дети Ты извини меня, тихо проговорила она, дотронувшись до моего рукава, но лучше будет, если мы останемся просто друзьями.
Переживания мои не были долгими и глубокими, наверное, потому, что любовь не успела заполнить все мои клеточки без остатка. И я целиком отдался делу. Даже делам работа, техникум, аэроклуб. Все было очень интересно!
В воскресенье знакомство с аэродромом и техникой, сообщил нам ведущий группы летчиков. Ознакомительные полеты.
Мы долго бродили толпой по полю аэродрома, останавливались около самолетов. Инструкторы рассказывали нам о возможностях этих самолетов.
Будем учиться летать на этих самолетах, показал инструктор на маленький темно-зеленый самолетик. Як-18. Показавшие способности аса продолжат обучение в военных училищах на современных скоростных реактивных истребителях. Сделав паузу, оглядев нас по очереди каждого, добавил: Простейшую пригодность к полетам проверим сегодня. Десятиминутный полет ждет вас.
Нашу группу из восьми человек разбили на две и показали каждой ее самолет и летчика-инструктора. Я попал к инструктору, совершенно не похожему на героического представителя небесной стихии. Малоросл, толстоват, угрюм. Ботинки криво стоптаны, шнурки завязаны навечно, комбинезон мятый. Вот у другой группы полная противоположность нашему. Молод, кареглаз, подтянут, насмешлив. Одет с «иголочки». Настоящий рыцарь неба!