Да нет Особых ожогов пока не имел, ответил Рестель, весело смотря на Акселя черными глазами. Надо только находить среди них подлецов. И тогда можете не волноваться.
А как же это вы их определяете?
По глазам, хохотнул Рестель и продолжал: Подлец понятие надклассовое, наднациональное и даже надгосударственное. Подлец индивидуален и интернационален.
Но все же, как вы их находите?
Рестель почувствовал заинтересованность Акселя и стал говорить серьезно:
На войне подлец начинается с трусости. Я прежде всего интересуюсь, как данный индивидуум попал в плен. Вот случай. Индивидуум сам прибежал. Свои всадили ему пулю в ягодицу. Веду с ним задушевный разговор о прежней его жизни и о жизни его будущей, если, конечно, не случится с ним смерти, от чего я ему никаких гарантий не даю. И вижу индивидуум самой величайшей драгоценностью на земле считает свою собственную шкуру. Хлоп! Капкан сработал! Вся дальнейшая игра идет на шкуре, как на арфе.
Но он же и для вас останется трусом, возразил Аксель.
Вступает в действие простейшая формула: индивидуум узнает, что он будет жить на этой грешной земле только до тех пор, пока верно мне служит и выполняет все мои приказы. Чуть в сторону смерть. И он идет по этой прямой, как паровоз сквозь туман. Нет-нет, полковник, поверьте мне: русский подлец нам полезен как никто.
С востока донесся грохот далекого артиллерийского огня.
Не там, где мы были? спросил Аксель, прислушиваясь.
Севернее гораздо севернее сказал Рестель, вдруг став очень серьезным.
Тогда вернемся к подлецам. Я хотел заметить, что человек, которого там считают подлецом, для нас вовсе не подлец, и мы соответственно должны к нему относиться.
Никакого противоречия! возразил Рестель. Придет срок, и я своего подлеца обласкаю, даже орден ему дам. Но вначале мой подлец знает, что он подлец, исходя из своих русских критериев поведения. И в этом его до поры до времени не нужно разубеждать. Если же вы сразу дадите ему понять, что его подлость для вас ценный подарок, он сядет вам на голову. А если увидит, что вы не очень щедры на ласку, он обманет вас при первом же испытании
Они беседовали о русских подлецах, попивая ароматный кофе в уютном садике на русской земле, слыша ее тепло, ее осенние запахи. Над ними было густое черное русское небо в редких и блеклых звездах
В это время Чепцов уже подходил к окраине городка. Он совершенно спокойно прошел весь путь. Огородами пробрался до глухого переулка возле церкви и пошел по нему к центру города. Впереди он увидел силуэт грузовика и услышал голоса. Подошел ближе и стал смотреть. Две женщины выносили из склада тяжелые ящики, а мужчина это был шофер расставлял их в кузове грузовика.
Бог на помощь, сказал Чепцов, подойдя еще ближе.
Если ты с богом, помоги, сердито и сипло ответила женщина, тащившая на плече ящик
Чепцов молча перехватил у нее тяжелый ящик и вскинул на грузовик. Он стал вместе с женщинами таскать ящики, пока они не загрузили кузов машины.
Женщины, шофер и Чепцов уселись рядком на бревнах передохнуть.
Местный будете? спросила женщина с сиплым голосом. Чепцов в темноте не мог ее разглядеть.
Местный усмехнулся он. Я от самой Риги местность ногами меряю. А по службе я военторговец. Доторговался вот
Гляди, Груня, наш товарищ по всем несчастьям. А я заведую тут магазином, это мой склад. Три дня грузовика не могла допроситься. Никому дела нет, а случись что, сам знаешь, подай сюда завмага.
Где-то в центре города сухо треснул разрыв снаряда, и тотчас над крышами там расплылось розовое пятно. Чепцов знал: началась артиллерийская обработка города, через час сюда пойдут танки. Но это началось почему-то раньше времени, о котором ему было сказано в штабе дивизии.
Поехали, бабоньки. Шофер встал и быстро направился к машине.
Не дрожи! сипло крикнула ему вслед заведующая магазином. Ящики-то бабоньки таскали, дай хоть остыть малость.
Шофер, не отвечая, залез в кабину и завел мотор. В это время снаряд ударил позади склада, воздушная волна сорвала с него крышу, всю целиком, и, перебросив ее через улицу, поставила шалашом перед домом.
Завмаг стала поспешно садиться в кабину, другая, встав на колесо, легко вспрыгнула в кузов и втиснулась там между ящиков.
Куда едете? спросил Чепцов.
В Ленинград, куда ж еще ответила женщина. А ты что, остаешься?
Подвезете?
Залезай, шевелись! злобно крикнул шофер.
Близко разорвался еще один снаряд. Комья земли застучали по крыше шоферской кабины. Грузовик рванулся с места. Чепцов забросил в кузов рюкзачок, схватился за борт и с разбега вскинул свое крепкое тело в двинувшуюся машину.
Над городом метался судорожный свет непрерывных артиллерийских разрывов и начинавшихся пожаров. Казалось, что черное небо вот-вот расколется от непрерывного грохота.
Грузовик, не зажигая света, мчался по пылающим улицам, и Чепцов молил бога только об одном, чтобы шофер не заблудился в горящем городе и вывел машину из-под огня. «Вот тебе и точный немецкий расчет, подумал он. Ну что бы я делал, если б не оказалось этого грузовика?» И вдруг Чепцов с удивлением и тревогой обнаружил, что он все печется о том, как он доберется до города, и совершенно не думает об огромной опасности, которая угрожает его жизни уже сейчас. Ведь достаточно одного снаряда на пути машины, и его разнесет вместе с этими ящиками, от которых пахнет хозяйственным мылом. Да, это глупо, трижды глупо видеть единственную опасность в чекистах
Шофер, видно, дорогу знал хорошо грузовик довольно скоро вырвался на шоссе, и город, охваченный огнем, остался позади
На окраине Ленинграда грузовик свернул с шоссе и подъехал к воротам, над которыми полукругом, накладными буквами по сетке было выведено: «База потребсоюза».
Чепцов поблагодарил женщин и стал с ними прощаться, но они пригласили его позавтракать. «Это похоже на первое свидание, вспомнил Чепцов слова Акселя и улыбнулся: Не очень-то похоже А ничего»
В чистенькой сторожке шипела яичница на громадной сковороде. Откуда-то явился директор базы толстяк с розовыми, налитыми щеками. Узнав, что на базе гость, видавший войну, он принес поллитровку и стал расспрашивать.
Всякого хлебнул, угрюмо отвечал Чепцов. Надо было начинать жизнь неразговорчивого человека.
Немцев видал? спросил директор, голубые его глаза светились неподдельным детским любопытством.
Издали.
Издали оно и лучше, понимающе заметил директор. Вблизи они могут запросто голову оторвать.
Выпили за победу над врагом. Потом за Родину и за товарища Сталина. Директор как-то сразу осоловел, обмяк, и его повело на философию.
Хорошо мы жили тоскливо начал он. Больно хорошо жили. Пришел час расплачиваться. Немец Он же сосиски из опилок ел, честное слово, сам в газете читал. Масло он в глаза не видел. Ему пушки взамен масла предлагали. Вот он с голодухи и злой, как черт. Рвется до даровой шамовки, до нашего масла, до наших окороков. А мы все еще чешемся.
Говорили никому пяди земли не отдадим, насмешливо вставила заведующая магазином, расчесывая свои густые поседевшие волосы.
И не отдадим! вдруг заорал директор и ударил кулаком по столу, его лицо налилось кровью, стало багровым.
Оно и видно Груня кивнула на Чепцова. От самой Риги пяди меряет.
Главный счет впереди, грозно провозгласил директор и, расплескивая водку, стал наливать себе еще.
Когда Гитлер всех нас на виселицу вздернет, да? съехидничала заведующая магазином.
Директор выпил.
Ошибкой было, Нина Ивановна, что назначили вас завмагом, сказал он печально. Политически незрелый вы человек.
Заведующая магазином встала из-за стола и вышла из сторожки. Вслед за ней вышла и Груня.