Альбом понемногу заполнялся.
Потом я внезапно остыл. Альбом лежал на полке, пылился. Его не открывали уже полгода. А в один прекрасный день и вовсе променяли на пригоршню пластмассовых солдатиков.
А недавно полез я в интернет на какую-то барахолку. Уже не помню, что искал, но кликнул случайно на ссылку. А там марки! Олимпиада80, 50 лет СССР, Чебурашка с Геной. Целый ворох чьей-то пионерской коллекции. И среди разноцветных кусочков бумаги мне сразу же бросилась в глаза одна из моих детских марок. Из раздела «разное». Абстракция в духе советского абстракционизма. Она была большая, коричневая, с золотыми серпами и молотами поверх росчерков разнообразных линий. Из-за серпов выглядывали колосья, хлопок, краешек земного шара.
На самом деле оказалось, что их целая серия. Синие, красные, сиреневые. Рисунок был одинаковый, а вот фон разный.
Вся коллекция стоила каких-то смешных денег. То есть я даже не задумался. Купил и всё тут. Пошёл в книжный магазин, приобрёл дорогущий альбом в кожаной обложке. Едва дождался, пока по почте придут Мои заказанные марки.
Принёс домой, достал с полки альбом, раскрыл его на первой странице. Аккуратно надорвал присланный конверт. Выбрал из кучки и поместил на своё место ту самую коричневую марку.
И было мне счастье.
Как мы изменились, или Чашечка кофе
Корпуса заброшенных заводов в центре столицы похожи на туши убитых метеором мастодонтов. Они проиграли в эволюционной борьбе и теперь в их серых бетонных скелетах заводятся казино, мебельные и бесконечные кофейни. Иногда там появляется что-то интересное вроде пейнтбольного клуба или курсов сражения на двуручных мечах, и тогда мы с Соней едем к очередной разваливающейся от времени проходной.
А там крутые лестницы, засыпанные бетонной крошкой. Разрисованные граффити стены. Нагромождения каких-то титанических станков, укрытых металлической сеткой. От кого? Кому понадобятся эти проржавевшие насквозь останки. У какого сумасшедшего великана достанет сил поднять и уволочь прочь многотонные махины?
И тут же крошечная кофейня, рассчитанная на такой же крошечный ручеёк посетителей ближайшего спортзала. Пара столиков, металлических стульчиков, яркая вывеска, подсвеченная розовым фонариком. Запахи сдобы и кофе. Надо взять себе американо, а Соньке чай с кренделем. Нам тут ещё часа три торчать, проголодается ребёнок.
Какие люди?! я этот удивлённый и немного нахальный голос не слышал лет десять, не меньше.
Оборачиваюсь. Так и есть. На заводском крыльце стоит изрядно растолстевший и поседевший старший лейтенант медицинской службы Артём Саненко. Тот самый Артём, с которым мы в октябре 2009-го чуть не замёрзли на полигоне Белая Лужа. Артём, который одним могучим рявком мог построить в длинную шеренгу до полусотни солдат-первогодок. От воспоминаний у меня тут же заныли пальцы. Длинными полигонными ночами в палатке, чтоб не замёрзнуть, мы играли в карты. Просто так, в бесконечного, бессонного дурака. И пальцы настолько коченели, что не слушались, не гнулись, карты падали на пол рубашками вниз. И их было очень тяжело поднимать.
А утром мы выбирались из палатки, рысцой трусили вокруг лагеря, чтоб согреться, растрясти ночное оцепенение. Потом ехали на поле, где грохотала артиллерия, лязгали траками танки и часто чавкали пулемётные очереди. В высоких кабинетах генералы чертили на картах синие и красные стрелочки, а тут, на нашем полигоне, эти стрелочки превращались в технику и подразделения живых людей. И эти люди мёрзли и мокли в грязи. И мне прилетало из тёплых кабинетов за высокий уровень заболеваемости. Я должен бы всё это предотвратить.
А ещё постоянно шёл мелкий дождь. А однажды ночью ударил морозец, и мой промокший бушлат стал похож на кирасу конкистадора. Не по внешнему виду, а по твёрдости.
Старший лейтенант Саненко! сдвинул брови я. А что это вы тут делаете?
Доктор! Артём стиснул меня в объятиях. Сто лет не виделись.
А рядом с ним стоит что-то ушастое, на вид шестилетнее. Если убрать девяносто кило веса и седину вылитая копия Артёма.
Твой?
Мой. Знакомься, Вадик. Это дядя Паша. Мы с ним вместе служили.
Вадик солидно протягивает руку. Здоровается. Сонька фыркает и задирает нос.
Вы сюда?
Ага. Прочитали в интернете, что тут какая-то детская площадка. Батуты, лабиринты. Решили заглянуть. Не сидеть же дома.
Мы тоже прочитали, что здесь клуб скейтбордистов и можно покататься. Вот, пришли.
А это идея! оживляется Артём. Вадик, хочешь на скейт?
Не-а, отрицательно мотает головой копия. На батут хочу.
И Артём, который одним матерным словом утихомиривал две роты артиллеристов, опускается перед отпрыском на корточки.
Ну Вадик, мы с дядей Пашей много лет не виделись. Вы с Соней поиграете, покатаетесь, а мы посидим, поговорим.
Не-а, Вадик надувается как хомяк и смотрит на нас с вызовом.
Оборачиваемся к Соне.
Доченька, может, ну его, этот скейт. Пойдём на батуты?
Но Соня настроилась на скейт. Тем более Вадик со своим выпендрёжем ей категорически не нравится. И двум взрослым дядькам остаётся только развести руками. Не портить же выходной детским рёвом.
Давай хоть кофейку возьмём, посидим минут десять, поболтаем, предлагает Артём.
Дети, будете пирожное? спрашиваю я.
На пирожное дети соглашаются. Артём склоняется к окошку кофейни:
Малиново-имбирный чай с ванильным эклером.
И тут же морщится.
Зараза, как прозвучало! Помнишь, как мы на полигоне спирт из бидона железной кружкой черпали и пили? Одна кружка на всех.
Помню, ухмыляюсь я. А на третий день Сашка забыл хлеб завернуть в плёнку, и он за день зачерствел. И мы его вечером грызли.
А теперь ванильные эклеры, вздыхает Саненко.
Мы усаживаем отпрысков за столик, с умилением наблюдая, как они трескают пирожные. Нам хорошо вот так сидеть, молча смотреть на детей. У взрослых, если они долго молчат, иногда возникает чувство неловкости. А у нас неловкости нет. С Артёмом никогда не было неловко. И слов не надо.
У тебя всё хорошо, доктор?
Ага, киваю я. Ушёл в частную медицину.
Видел я. В соцсетях фотки твои смотрел.
А ты?
Я тоже с армией завязал. Сейчас у тестя в строительной фирме. Крыши делаем, чердаки всякие, мансарды. Женился вот. Вадик у меня. Лерка только родилась. А у тебя Соня одна?
Одна, улыбаюсь я. Такая шебутная, что больше не надо. С одной еле справляемся.
Это хорошо, что шебутная. Дети должны быть такими.
Помолчали.
А тебе полигон иногда снится? наконец спрашивает Артём.
Мне медрота снится, отвечаю я. И как Сашка звонит, что в часть педикулёз завезли. Или что уровень гриппа растёт.
А мне снится, что бандерлоги зенитку разобрали, а собрать не могут, хмыкает Артём.
Хотел бы опять в палатку на полигон? спрашиваю я.
Да не-е-е, тянет Артём. Мы, конечно, молодые были. Спирт кружками, спина не болела, спали на морозе и никаких гриппов-ангин. Теперь изменились сильно. Я вот пузо отрастил. Но назад не хочу. У меня тут сейчас Вадимка и Лера. Объект интересный к зиме надо доделать. А ты? Хочешь вернуться?
Не знаю, честно признаюсь я. Тоже спина ноет. И Сонька тут у меня.
Вот и я о том же, кивает Артём. Мы сильно изменились. И это, наверное, хорошо.
Он встаёт, вынимает из кармана носовой платок, вытирает моську сына, обильно испачканную сахарной пудрой и кремом.
Па-а-ап, пошли на батуты, тут же начинает ныть мальчишка.
Артём оглядывается на меня растерянно.
Пойдём мы, доктор.
Понимаю, киваю я. И нам тоже пора.
Мы расходимся, обещая в ближайшее время созвониться, встретиться. При этом понимая, что уже, наверное, никогда не встретимся. И не позвоним друг другу.
Мы изменились.
Соня дожёвывает ванильный эклер, делает последний глоток малиново-имбирного чая. Отряхивает руки, вытирает рот рукавом.