– Засранец, – процедил я сквозь зубы. – Значит, говоришь, не было для меня газеты?
Он затряс головой так, будто уже сидел на электрическом стуле и к электродам подвели максимальное напряжение.
– Ладно, хрен с тобой. Ты, Иваныч, на меня не серчай, – хлопнул я его по плечу – не сильно, а так, слегка, чтобы чертов его желудок, не дай Бог, не воспринял это как сигнал к началу бурной деятельности, – это я сгоряча на тебя полкана спустил, вчерашние дрожжи в нутре еще бродят, на мозги давят. Вспыльчив я, Иваныч, есть такой грех. Просто люблю я во всем порядок, даже в мелочах. А с газетой я разберусь, это я обещаю. Понимаешь, Иваныч, должна быть газета, должна. За четвертое января.
Его аж всего передернуло.
– Третье сегодня, Василь Петрович, третье, готов на Библии присягнуть,
– заблеял он, истово крестясь и полязгивая вставной челюстью. Его снова заколотило.
– А газета должна быть за четвертое, – запальчиво заявил я, недобро на него взглянув.
Не надо было мне произносить этих последних слов, теперь я это понимаю. Иваныч вдруг взвизгнул, вытаращил зенки, схватился за штаны и со словами «Ой, батюшки!» пулей вылетел из подъезда. Хлопнувшей дверью меня обдало густым ароматом бесплатного общественного сортира. М‑да, подумал я, мысленно разделяя несчастье горемыки‑почтальона, желудок мой – враг мой. Это уж точно.
Газету было жалко. Я так толком ничего и не понял: либо Иваныч что‑то перепутал, либо все это дедморозовские штучки. Но факт оставался фактом: газеты не было. Я своими собственными глазами видел, как этот старый засранец пропустил мой почтовый ящик. И все же…
Иваныч Иванычем, а Дед Мороз Дед Морозом. Чем черт не шутит, может, в мешке этого занзибарского чудотворца наряду с детскими игрушками и руководство по материализации завтрашних газет припасено, а? Дай‑ка, думаю, взгляну я в ящик‑то.
И взглянул, мысленно посмеиваясь над самим собой.
Газета была на месте.
Дрожащей рукой я отпер свою ячейку и извлек заветную газету на свет Божий.
«МК», четвертое января, четверг.
Зря я, выходит, Иваныча до поноса довел. Зря.
Глава седьмая
Ежели человеку что‑то очень надо, или же он хочет что‑то такое купить, о чем мечтал, быть может, еще с самых пеленок, или вообще чокнулся на какой‑либо идее‑фикс, то такой человек будет переть напролом, пока своего не добьется. А добившись, зачастую забрасывает приобретенную вещь в пыльный угол и забывает. Вычеркивает, можно сказать, из памяти. А почему, спрашивается? Отвечаю: потому что мое. Чувство собственника удовлетворено – и баста, теперь хоть трава не расти. Важна не сама вещь, а лишь ее приобретение, потому‑то и любим мы класть глаз на чужое, когда свое есть ничуть не хуже. Прискорбно, конечно, да только от натуры своей куда денешься?
Помню, был у меня кореш, Федька Крапивин, вместе за одно партой штаны протирали. На заре своей молодости страстно мечтал он поступить в институт. И поступил, вот ведь где парадокс зарыт! А поступив, тут же плюнул на всю учебу, и через год Федьку из института со свистом вышибли. А почему, спрашивается? Потому, отвечаю, что целью его была не учеба в институте, а только поступление в него. Ему бы надо было сразу переключиться на иную цель, да он расслабился, впал в эйфорию (как же! в институт поступил! это ж не каждому дано), ударился в пьянки‑гулянки, а там пошло‑поехало, завертело Федьку, засосало, чем дальше, тем глубже. Канул на дно и выбраться уже не сумел. Диву потом давался, как только его цельный год там терпели!
К чему это я прошлое ворошить удумал? А вот к чему.
Зря я, говорю, обидел старика Иваныча, и зря, выходит, он в штаны наложил. Обложался, как нынче говорят. Попер я на него все равно что танк на изгородь, а ради чего, спрашивается? Ради какой‑то вшивой газетки, которую так и так читать не стану.