Натали Варгас
Шарада мертвеца
Вместо предисловия
1811 год, сентябрь, Урал
Фролка, етить твою мать, Калдырь1 Семеныч! злился бригадир. Ты глаза откупорь, а не бутылку!
Два дюжих бергала2 налегли на упор. Машина фыркнула, заскрипела, поддалась.
Дык сугрева для, Фрол Семенович зажмурился, опрокинул кружечку с «сугревом», встряхнулся. Пуш-шай!
Дробильная машина между тем затрещала всеми своими бесчисленными роликами, валиками, шатунами и колесами. Заклокотали тяги с храповиками. Механизмы загудели, машину заколотило.
Чертяка! слышал Фрол Семенович через горло высокой штольни. Шевлись ты там, шо ли!
Старик крякнул беззубым ртом, почесался, поставил неизменную кружку-подружку на валун в углу и взялся за лопату. Земля задребезжала от хода циклопических колес. Фрол глянул вверх, в просвет шахты, откуда едва протискивался свет. Воткнул лопату в гору руды и вдруг послышалось ли? Что-то прошмыгнуло позади него, шепнуло, хихикнуло. Он остановился, выпрямился, оглянулся. Бригадир наверху что-то крикнул, свистнул.
«Можеть, почудилось? старик потер ладони, сплюнул и вновь подхватил лопату. День только начинаетси, а уж чудится всякое неладное»
Наверху закричали, но Фрол Семенович не понимал слов, звуки в его камере гудели, разбегались и растворялись в шуме механизмов над головой. Но вот он совершенно отчетливо услышал тонкий резкий треск. Что-то упало позади. Ах, нечисть! То была кружечка! Точно некто бродил вокруг! Фрол Семенович никак такое пережить не мог, он отбросил лопату и шагнул в угол, к заветному хранилищу всех своих ценностей: картузика3 с хлебцами и кружечки с сугревом. Вот она, глиняная, и упала, и разбилась. Причитая, Фрол нагнулся к ней, как вдруг грохот ударной волной отбросил его к стене. Барабан с цепями сорвался в штольню, обвалился, сыпля остатками вала и колеса. Вдребезги разлетались опоры, балки и крепления. Пыль и гром повергли бедного Фрола в такой ужас, что он, сжавшись комочком, не смел и посмотреть на изрядную сумятицу в своем темном обиталище. Минут через пять, наконец, все вроде улеглось.
Живой?! раздалось сверху. Отвешай, етить твою, захремендыш зачичивелый4!
Фрол Семенович пришел в себя, приподнялся на локтях
Тута я! Шо было-то?
Шо было, то прошло! голоса наверху повеселели. А ты, как вылезешь, свечку поставь ангелу своему хранителю
Старик сидел в оседающей пыли, пялясь на обломки колес и перекладин колоссальной машины. А ведь все это на его шею могло бы грохнуться! Если бы не кружечка. Если бы она, страдалица, не упала и не разбилась. Или нечто подтолкнуло ее? Фрол даже странность в руинах машины заметил Присмотрелся.
Тьфу! наконец прыснул он и перекрестился. Гляньте-ка!
Обратно лезь! послышалось в ответ. На сегодня усе!
Не-а, вы гляньте! не унимался старик. Да тута никак захоронение какое, аха!
Он вглядывался в руины дробильной машины, в то, что было вскрыто за ее деревянной перегородкой от падения барабана. На него безлико таращился череп. Вокруг валялись выпавшие кости, остатки женского тряпья, растрепанные волосы
Да тя по макушке никак тяпнуло? рявкнул бригадир. Щас же вылезай, а то я те тамотка захронение и устрою!
Сглаз
Вы верите в порчу?
1811 год, конец октября, пансион Камышева
Незапланированная аудиенция с бурмистром князя Камышева маркизом де Конном не сулила ничего хорошего сельскому врачу Петру Георгиевичу Тилькову, особенно после его недельного отсутствия. Причем вызвали его сразу, как только он вернулся к себе, в свой дом, стоящий на отшибе пансиона для обедневших дворян. Значит, врача поджидали и собирались потребовать объяснений.
Надеюсь, вам известно, что значит осенний сезон в перенаселенном месте, расположенном посреди леса? буркнул маркиз, не глядя на посетителя.
Тильков помялся, прищурился. Кабинет де Конна казался мрачным без светильников, но тот, похоже, привык к темноте.
Знаю-с, ваше сиятельство, промямлил он.
Маркиз поднял тяжелый взгляд на растерянное лицо врача.
Тогда разрешите мне вам доложить, милостивый сударь, начал он, что в ваше отсутствие я принял роды, вправил два вывихнутых плеча, вылечил пять простуд, два поноса, дюжину сопливых носов и сотню головных болей. Одновременно с этими великими делами я занимался еще и тем, чем мне приписано здесь заниматься, а именно: деревнями и хозяйством пансиона с общим количеством населения в пять тысяч душ, закупкой и заготовкой материалов для починки и строительства, финансами, дорогами, питанием и сотней прочих мелочей, с которыми даже младенец справится!
Сарказм бурмистра лился через край его терпения. Тильков сжался в ожидании приговора.
Ну, так куда же вы исчезли? услышал он ровный голос маркиза.
Врач глотнул воздуха. Его выразительное лицо, несмотря на крупные до бесформенности черты, изобразило то искреннее смущение, которое, как это ни странно, смягчало сердце де Конна.
Я, знаете ли, в Петербурге был, затараторил он, друга навещал, вернее сказать, подругу Но вы не подумайте, что я нечто нескромное имею в виду
Более недели? поднял брови маркиз.
Да-с, ам, дите ее приболело, тряска, знаете ли, два годка от роду, а такие приступы, будто бесы вселяются
Бросьте, доктор! Бесы Объясните!
Тильков побледнел.
Ребеночек, девочка, когда кричит, вдруг перестает дышать, синеет и обмякает. И так с минутку будто мертвенькая и вдруг сильно сотрясается и при сем ужасном приступе оживает.
Маркиз погладил свой крупный подбородок и попросил гостя присесть. Это говорило о перемене настроения бурмистра в лучшую сторону.
Как часто происходят подобные приступы? спросил он потеплевшим голосом. Интерес опытного медика начал преобладать над бумажной суетой управляющего.
Тильков почесал густую щетину на короткой шее.
Вот это я и пытался выяснить, ваше сиятельство, но у меня было мало времени. В целом, пока я с нею был, я мог наблюдать такие приступы дважды в день, а то и больше мать просто сама готова умереть от утомления. Я объездил всех провизоров города, начиная с аптекарского квартала, но ничего узнать не смог. Одни говорят о падучей, другие о патологии сердца
Тут Тильков остановился. Он знал жесты собеседника, и поднятая рука бурмистра говорила ему о том, что тот услышал достаточно.
А кем эта «подруга» вам приходится? спросил де Конн.
Ах, прямо говоря, никем знакомая, Тильков нервно побарабанил пальцами по подлокотнику массивного кресла, но молчание маркиза указывало на необходимость уточнения в ответе. Когда я учился на медика, то жил в Петербурге один. Я снимал комнату в доме родителей бедняжки. Они помогали мне, как собственному сыну, и я, будучи человеком премного признательным и благодарным, теперь не упускаю из вида их дочь.
У нее есть имя?
Ах, простите! Тильков поерзал в излишне глубоком кресле. Совершенно очевидно, маркиз проникся сочувствием к предмету волнений врача. Конуева, Евгения Яковлевна. Мда-с, фамилия по мужу у ней, по Стасу Прокопичу Конуеву. Она уж четвертый год как замужем, и ребеночек у ней пока единственный из выживших.
Из выживших, вы сказали?
Да-с, до девочки, Поленьки, было у ней двое неудачных, так сказать
Ах, вот почему вы так беспокоитесь, Петр Георгиевич, уразумел маркиз и окинул гостя участливым взглядом.
Наступила тишина. Де Конн что-то обдумывал. Тильков ждал, нервно тряся коленями, постоянно покашливая, перебирая пальцами многочисленные мелочи на своем шатлене5. Маркиз не выдержал напряжения собеседника.
У вас что-то еще на уме?
Тот ойкнул и опустил глаза.
Как только вы появились в пансионе, ваше сиятельство, все страхи в нем улетучились и жизнь стала спокойней. Не знаю, как это с вами связано, но все чувствуют от вас некую защиту