Из двух отверстых концов переполовиненной шеи толчками хлюпала кровь; а сквозь тщившиеся превратиться в кристаллы глаза покойницы прорастал весь ужас прошедшего и будущего времени.
Тормоз поглядел на своё отражение в этих глазах, и ему стало понятно, что не каждый человек носит в себе только собственную смерть. Некоторые взращивают внутри шагающих за ними каждодневных теней также и разносрочные смерти других людей, подобно кукушкам, бескорыстно высиживающим в тесных гнёздах чужие яйца. К категории последних Тормоз причислил себя, и это придало ему гордости. А ещё он удивился мудрой природе, умеющей невероятно легко и справедливо устраивать всё к лучшему.
В это время в коридор выглянул Шмоналов. Который не то чтобы не умел приводить в активное движение своё мозговое вещество, а просто старался не злоупотреблять данным излишеством, поскольку не любил напрасного напряжения; оттого с возрастом, когда жизнь заставляла таки переступать через свои принципы, ему делать это становилось всё труднее.
Шо там такое, а? потревожил он душный воздух квартиры непрокашлянным после недавней сигареты горлом. Ш-шо т-та-а-ако-о-о и осёкся, не веря подлому зрению.
Ахфету зъив! угрожающе двинулся на него Тормоз. Мая-то хохф-ф-ф гогухфета була, бляха, дак ты ше зъив!
Шо-шо? пробормотал хозяин квартиры, попятившись. Н-нед-доп-понял я, шо в-вам т-тута н-надоть г-граж-жданин?
Грозный вид кухонного ножа в слабоизвестных руках перевернул душу Шмоналова на сто восемьдесят градусов и наверняка заставил бы его спасаться куда глаза глядят, однако места вокруг было мало ввиду ограниченности давно намозолившей глаза жилплощади. Несколько шагов добровольный дружинник отступал перед гостем, теряя тапочки и цокая ногтями по рыжему ламинату пока не упёрся залубеневшими от ужаса ягодицами в старомодную финскую стенку.
Побучи, фука! на одном дыхании прошептал Тормоз. И, не медля более ни секунды, кривым движением замазанного лезвия распахнул живот своему обидчику. После чего бросил женскую голову в недалёкую сторону, взял освободившейся рукой торопливо выпучивавшийся наружу кишечник Шмоналова и движениями фокусника, предполагающего извлечь из шляпы зайца или кролика, потянул его по комнате. Мимо стола, над креслом, вокруг телевизора
Господи-божечки, куда ж ты их, кишочки мои удивился хозяин квартиры. Я тебе, незнакомый человек, никаких санкциев на медицинскую ревизию не давал, ты кем уполномоченный? Гля, вон, сколько кровяны на пол набрызгал теперь делать уборку по-за твоими безобразностями!
Противясь изъятию, он схватился со своей стороны за похожую на змею красновато-перламутровую ленту, выползавшую из его чрева. И, не имея ответа на возникавшие без счёта безотлагательные вопросы, наконец закричал, не жалея горла так, что хрустальная люстра над его головой закачалась, тонко позвякивая гранёными подвесками:
Отдай, говорю, назад, ёпсель-дрюксель! Не имеешь права! Потом же ж ты сам спожалеешь! Да поздно будет! Нет, я спрашиваю, по какому праву?! Да я же ж тебя! Да мне же ж!.. О-о-ох-х-хо-о-оу-у-уй!..
Его голос быстро створаживался и чужел, однако Шмоналов был не в том расположении духа, когда задерживают внимание на столь косвенных явлениях. Ибо в затылок ему дышало неизъяснимое и страшное, а то, что разворачивалось перед глазами, казалось ещё страшнее.
Оба хозяин квартиры и его насильственный гость с напряжёнными раскрасневшимися лицами тянули кишечник в разные стороны и не прекращали наращивать усилия. Разумеется, это не могло продолжаться вечно. Скользкие кишки вырвались из рук Тормоза и ударили Шмоналова по обеим щекам сразу, с брызгами и отчётливым звуком обидного шлепка.
А-а-ахль, задышал кровью добровольный дружинник. Хмы-ы-ыхбль
Потом, сделав непреднамеренное лицо, взглянул на часы и, встав на четвереньки, заторопился к двери, будто давно опаздывал на работу. Животная растерянность вытекала из него на пол, расползалась горячей лужей и тянулась следом за его ногами, быстро меняя оттенки от лимонного к чёрному Шмоналов не желал развивать драматический конфликт: собственная жизнь была ему пока дороже всего остального, и он не планировал тратить её столь неожиданно дешёвым способом в неурочное время, без каких-либо предварительных знаков судьбы и соответствующей моральной подготовки. Не переставая двигаться на четвереньках, добровольный дружинник попытался заплакать, чтобы пожалеть себя. Но это у него не получилось, и он только зря поперхнулся, выпустив изо рта гроздь не соответствовавших случаю весёлых розовых пузырей.
Тормоз догнал Шмоналова в коридоре. И привычными уже движениями отрезал всхрапывавшую и не скупившуюся на прочие звуки протеста голову.
Затем он вздохнул, громко улыбнулся и, опустившись на дно своей улыбки, почувствовал себя настолько спокойно и уютно, что захотелось там если не остаться, то хотя бы задержаться надолго. Однако сомневаться не приходилось, что задерживаться нельзя. Потому, оглядевшись по сторонам, Тормоз сходил в комнату отереть занавеской кровь с лица и рук. В упомянутый момент из кухни донеслось протяжное гудение водопроводных труб, словно в этом единственно подвернувшемся направлении пытался скрыться здешний домовой, приняв нападение на свой счёт, да и застрял а теперь отчаянно призывал на помощь. Как будто могли найтись желающие вытягивать его из ржавого нутра внутридомовых коммуникаций. А в заоконном пространстве произошло быстрое движение чёрных крыльев, и на подоконник опустилась крупная птица с незнакомой внешностью и умными глазами. Как большинство городских жителей, Тормоз хорошо представлял себе лишь воробьёв, голубей и ворон. С которыми чернопёрая гостья не имела достаточного сходства; оттого для приблизительной простоты Тормоз у себя в уме окрестил её офигабелью. Энергичными движениями головы и рук он поприветствовал незваную летунью, потому что она была ни в чём не виновата, а только хотела посмотреть это нормальному человеку не обидно: смотреть можно куда угодно любыми глазами, раз уж зрение придумано для всех, кроме слепых попрошаек на базаре.
Время как бы задержалось на месте, пока человек и птица-офигабель, склоняя головы с боку на бок, делились любознательными взглядами. Потом уличная случайница оттолкнула подоконник и покрылила прочь по своим небесным неотложностям. А Тормоз помедлил немного, придумывая, чего бы ему ещё захотеть, дабы продолжать жить дальше Тут его взгляд упал на стоявшую в стенке, на стеклянной полочке, объёмистую хрустальную вазу. Которая была доверху наполнена конфетами.
Тормоз хлопнул себя ладонями по коленям и, широко расставив щёки, залился сухим деревянным хохотом. Который продолжался целую минуту, а то и больше до тех пор, пока не угасла до переносимой степени колючая пена предвкушения. Затем, прекратив звуки, схватил вазу, бросился в коридор, где лежали отрезанные головы, и принялся набивать их бестревожно-податливые рты «Гулливером», «Южной звездой» и «Белочкой». За короткое время наполнил их до отказа так, что конфеты торчали между зубов и вываливались наружу. Завершив дело, медленно отёр пот со лба случайно подвернувшимся женским тапочком. И, взяв бывшего Шмоналова и его жену за волосы, пошёл на улицу.
***
В четырёх шагах от подъезда какой-то человек в захлюстанном спортивном костюме спал на газоне, мучительно присвистывая при каждом вздохе и любовно обнимая полупустую бутылку синего стекла с невнятной винной этикеткой. Пробка на бутылке отсутствовала, и та с едва уловимой, как бы издевательской медлительностью клонилась к земле. По мере обострения угла наклона содержимое бутылки капельно вытекало на заскорузлую землю. Тормоз приветливо подмигнул лежавшему ничком человеку, словно у того имелся замаскированный глаз на затылке; затем аккуратно поправил свободной ногой бутылку, чтобы поберечь будущее чужое удовольствие. И покинул газон, беззвучно шевеля губами с видом телевизионного диктора, не желающего в свободное от работы время растрачивать интересные слова бесплатным образом.