Давай супчику тебе налью? спросила мать.
Я не буду щавель.
Что значит не будешь, а для кого я его тогда готовила? Ты хоть руки-то помыл?
Сын стал шариться в холодильнике. Из имеющихся навыков кулинарии и ингредиентов он сможет сделать себе только бутерброды.
Ты прекрасно знаешь, отвечал Сергей, что я не люблю щавель, и, спрашивается, зачем его тогда вообще готовить.
Так ведь суп полезен.
Сварила бы что другое. Щи там или борщ тот же.
В следующий раз будет борщ, ну а сегодня щавелевый супчик с яйцом.
Если б яйцо не крошила, то я бы ещё подумал, а так нет. он вынул из холодильника батон и какой-то спред.
Так яйцо полезное, не понимаю, почему ты его не ешь?
Не капай на мозги.
А ты не груби матери!
Я не грублю. Успокойся. Давай не будем устраивать драму с пустого места.
В комнату только не бери.
Один раз можно.
Далее он молча состряпал себе нехитрые бутерброды и ушёл в детскую. Их отношения превратились в гниющий запущенный сад, некогда цветущий и ароматный, но с годами пришедший в запустение. Их сад что-то покинуло, и теперь он медленно превращался в болото. Попытки остановить этот регресс предпринимались неоднократно со стороны Сергея, хотя он же его и губил. Губила сад ненароком и его мама. Он считал, что она его не понимает. Она списывала характер своего сына на подростковое. Консенсуса не было, как не было и совместной работы, вот сад и зачах. Он больше не давал сладких плодов и прекрасных цветов. В нём реже стали петь птицы. Он разрушался на глазах, пока не превратился в какое-то жалкое натянутое подобие. Да сын, да мать, но будто за этим ничего и не стоит. Только рутинная обязанность и квота. Как миролюбивые сожители. Связь потухла и завяла, лепестки облетели, остался лишь тугой стебель, крепкие корни, но красоты в этом, увы, больше не было.
Сергей зашёл к себе, за компьютерным столиком сидела некоторая девочка и с усердием выводила что-то в тетради. Она делала математику. Заняв своё законное место, Сергей стал трапезничать. Говорить особо не хотелось. Зарывшись в своём барахле, он стал слушать музыку в наушниках, обособившись от внешнего мира. Сергей Колязин предпочитал меланхоличный рок постсоветских групп или зарубежные избранные композиции и, как большинство слушающих музыку, считал, что его подборка самая лучшая. Он отстранялся и погружался в нирвану. Так могли проходить часы. Они сладостно сливались в общую череду и безвозвратно уходили из жизни. Так и дни, что исчезали одни за одним, как и листы отрывного календаря. Незримо и навечно.
II
Во многой мудрости много печали,
И кто умножает познания,
умножает скорбь.
Екклесиаст (1:18)
Досадное недоразумение, чуть слышно выговорил Сергей Колязин. В учительской было пусто ни души. Возле кофейного диванчика удобно пристроили банальный фикус и огромную монстеру, которая своими листьями напоминала древнеегипетские дырявые опахала. По помещению летала толстючая муха и противно жужжала. Обои светло-серые, с рисунками не то цветочков, не то квадратиков. Через учительскую надо было пройти, чтобы попасть в кабинет директора.
Первой порог учительской переступила Марина Олеговна Соловей, преподаватель русского языка и литературы, она работает в гимназии не так давно, зато уже успела подготовить нескольких олимпиадников, которые показали достаточный результат. На её лице можно было прочитать раздражение и полное неудовольствие, а всё из-за того, что кто-то уже почти пол урока не может нормально смириться с фактом школьной программы и высказывает своё мнение по этому поводу. Следом за ней вошёл и её ученик Сергей Колязин.
Марина Олеговна подошла к директорскому кабинету, приложила пальцы к дверной ручке, однако не стала с ней взаимодействовать. Сначала повернула голову ещё раз, в непонятной надежде, будто бы он, Колязин, сейчас возьмёт и начнёт извиняться за то, что сорвал урок и за испорченное настроение. Вместо этой фантазии она увидела вызывающую физиономию гимназиста, которая так и плевала в лицо: Ну и что? Она вздохнула и отворила дверь. Сергей немного сморщился, когда опять услышал голос своей учительницы.
Вы свободны, Светлана Васильевна?
Откуда-то из недр директорского кабинета послышался ответ и самого директора:
А что случилось?
Марина Олеговна дала гимназисту жест и сказала:
Да вот. Заходи, Колязин.
Тот и зашёл, не снимая своей надменной улыбки, встал посреди небольшой комнатки и впал в некое стеснение. От странной неловкости он заложил руки друг в друга и стал ждать чего-то.
Здравствуй, Сергей Колязин. посмотрела из-под очков на него директриса, уже предчувствуя недоброе.
Здрасте, машинально ответил Сергей.
Ничего не хочешь сказать? пыталась воздействовать на гимназиста уставшая Марина Олеговна.
Я думал вы будете говорить, ехидно ответил школьник.
Значит так, Светлана Васильевна, решила начать преподавательница русского, учащийся восьмого класса, Сергей Колязин, не соблюдает дисциплину и мешает проводить урок. Он заявляет, что не собирается учить программное стихотворение, потому что оно не устраивает его своим размером и содержанием.
Верно, вставил своё Колязин, да.
Так что, Сергей, срываем урок из-за стихотворения, ты же олимпиадник, не солидно тебе? обратилась директриса к учащемуся.
Я не срываю урок. Я протестую против несостоятельности образовательной программы.
А знаешь, Сергей, что не тебе решать это? укорительно говорила Светлана Васильевна, сидя за своим столом. Твоё дело прилежно и, по возможности, хорошо учиться. Занимать места.
То, что не несёт в себе никакого разумного смысла, может быть проигнорировано.
Вот как мы заговорили, Сергей. Не тебе это решать!
А зачем, по-вашему, мне учить огроменный стих про любовь, убить на это уйму времени, чтобы уже через неделю его благополучно забыть? Это бессмыслица.
Учение наизусть развивает память. встряла Марина Олеговна.
Да хватает мне памяти, но стихи я плохо учу. Вот не могу и всё. Я не понимаю, зачем это надо, а то, что я не понимаю для чего нужно, не запоминаю. Кому-то это легко двадцать минут и готово высший балл. А мне на это по три часа надо тратить, чтобы кое-как с заминками рассказать. Это просто несправедливо. Тем более, что я спрашивал у Марины Олеговны альтернативное задание вместо стиха, но какая жалость, я этим срываю урок.
Есть план, по которому я должна работать, и по программе надо учить стихи, я ничего с этим сделать не могу, а ты ведёшь себя некрасиво. В конце концов можно это высказывать и не на глазах у всего класса. устало говорила Марина Олеговна, она пыталась найти в себе силы, которые помогли бы ей стоически перенести разочарования в своём ученике.
Что тут такого, чего нельзя заменить там на какое-нибудь сочинение, если ученик не может выучить эту туфту?
Это обязательная отметка, я не могу заменить её на что-нибудь другое, только из-за того, что тебе этот вид работы не нравится.
А почему заменить нельзя? опять повторял свой вопрос учащийся.
Программу не я составляла.
И что, шаг в сторону тяжело сделать?
Будешь учителем, делай тогда что хочешь на свой страх и риск. Но твоё поведение неприемлемо. уныло и раздраженно закидывала ученика аргументами Марина Олеговна. Она была подавлена.
Что за раболепие! Нельзя даже исключение сделать, что вам за это будет? стоял Сергей с враждебным лицом, пытавшийся скрыть накатывающий порыв.
Если тебе сделать поблажку, то и другим придётся, и каждый там будет высказывать своё фи. Тебе со стихом, другому с сочинением, третий и читать не будет, скажет: Я синквейны хорошо делаю, значит давайте мне только одни синквейны. Всех нужно оценивать по одной программе, а не по тем, что выберут себе сами ученики.