Существует, надо сказать, два основных места моей работы, моей службы, где мне регулярно приходится вершить суд. Два основных пристанища, где я бываю едва ли не чаще, чем у себя дома. Два убежища, выбираемых из всех прочих земных обителей, теми созданиями, что посмели нарушить Закон.
Тёмное, мрачное подземелье, зачастую просто склеп это мой первый пункт назначения, который я вынужден посещать с удивительным постоянством. Вот, например, посетил не дале, чем вчера. Ну да, подземелье это хотя бы понятно. Немного странно, что, по определению, чистый, светлый храм (церковь, кирха, синагога, мечеть и, как говорится, прочая-прочая не важно, что именно) это мой пункт назначения-2. И именно такое радостное, казалось бы, место в очередной раз предстояло посетить мне сегодня.
Я поднялся по ступеням к массивным воротам, что, само собой, были надёжно заперты, и взялся рукой за железную ручку калиточки, которая обычно и использовалась для входа в церковь. Настроение у меня было опять, прямо скажем, не особо замечательное и я, в чём не хотел признаваться даже сам себе, искал любой повод выплеснуть эмоции наружу. Препятствие в виде закрытых дверей, заметим, вот чем не подходящий повод? Однако же, к некоторому моему неудовольствию, потянув за ручку калитку на себя, она (калитка, соответственно), лишь слегка скрипнув несмазанными петлями, легко поддалась моим усилиям и гостеприимно открыла проход в храм.
Приглашают надо идти. Задерживаться я и не стал. Сделав два уверенных шага вперёд, я оказался в притворе церкви. На секунду задумался, развернулся и закрыл калитку с внутренней стороны на широкий засов. Затем, вновь вернувшись к прежнему направлению, я сделал ещё несколько шагов и оказался в средней части храма.
Зачем дверь-то закрыл, Судья? тут же раздался голос справа. Вдруг добрый человек какой зайти помолиться захочет? А ты ему препятствия чинишь.
Здесь добрых людей уже лет десять не видали, не спеша поворачиваться в сторону говорившего, ответил я. Отчего же именно сейчас им снова появиться-то? А нехороших уже и так с избытком здесь набралось.
Груб ты, Судья. Груб, вульгарен и невоспитан. Да, впрочем, другого ждать от невежды и не приходится. Вчера только из грязи восстал, да умыться так и не удосужился.
Комментировать последнее высказывание сразу я не стал. Успеется. Следовало сначала осмотреться, чем я и занялся, стараясь не отвлекать собственное сознание на прочие мелочи, чего, вполне возможно, от меня и добивались различными провокационными комментариями.
Небольшая, старая церквушка. Такая же мало ухоженная внутри, как и снаружи. Здесь не только добрые, здесь вообще люди не слишком частые гости, очевидно. Что совсем не удивительно, учитывая расположение этого храма в заброшенной деревушке в глухой сибирской тайге. Странно, что вообще церковь эта до сих пор жива, не превратилась всё ещё в руины либо убежище для лесного зверья, в изобилии обитающего вокруг. По-видимому, кто-то присматривает всё же за этим храмом, надеясь, что вновь он будет востребован, как когда-то, вновь зазвучит здесь мелодичный голос православного священника, призывая к покаянию местных прихожан.
Вот и иконы даже не тронули, висят они на стенах, по-прежнему украшают вход в алтарь. Даже на массивные латунные рамы никто не покусился. Это, правда, всё временно, пока не появятся здесь шальные ребятки, промышляющие поиском раритетов, припрятанных в сундуках у древних старух. Не погнушаются эти искатели и мародёрством в заброшенном храме господнем.
Пока же висят иконы на своих местах, хорошо освещённые лучами яркого летнего солнца, лучами, легко пробивающимися даже сквозь годами немытые стекла. Эти же лучи освещали и купол церкви, покрытый изнутри толстым слоем пыли, что почти полностью скрывала украшавшую купол изнутри роспись. Отблески лучей ложились на иконостас, на амвон, пробирались в каждый, даже самый дальний уголок. Лучи солнца, как вполне стало очевидно теперь для меня, и в чём я непременно хотел убедиться единственные, кто посетил, кроме меня, сегодня эту небольшую церковь. Единственные, кроме меня и кроме тех особей, конечно, что расположились в правой части храма.
Вот только теперь, лишь вполне убедившись, что все, кто явился в храм до меня, значит, все, кто ни есть в этой церкви, собрались сейчас в её правой части, я счёл возможным повернуться в их сторону.
Зачем пришёл, Судья? Мешаешь ты нам. Хочешь помолиться, о жизни своей никчёмной небесам поведать, так иди в другой храм. Здесь тебе не место, услышал я всё тот же голос.
Говорил высокий мужчина средних лет, брюнет, но уже с абсолютно седыми висками. Взгляд его был направлен точно на меня и полон не особо-то и скрываемого презрения. Точно таким же взглядом одаривала меня вчера и Генриетта Адольфовна, она же тот самый супер-босс компании, где не покладая рук трудилась среди прочих и моя Екатерина Александровна. Собственно, пренебрежительное отношение ко мне большой и грозной бизнес-леди, отношение, которое я совсем не заслуживаю, и явилось главной причиной моего нынешнего настроения, захватившего меня ещё накануне, с достопамятного неофициального ужина. А ведь вчера вечером рядом со мной была Катя единственный человек, который из всех присутствующих на том самом ужине был рад меня видеть. Сегодня же среди стоящих напротив меня пятерых джентльменов, одетых в строгие, как и предпочитает та же Генриетта Адольфовна, деловые, тёмные костюмы с иголочки, среди джентльменов, невесть как очутившихся в этой глуши и умудрившихся даже в тайге нисколько не замарать свои блестящие лакированные туфли, так вот, среди этих самых джентльменов лиц, желающих хотя бы просто потерпеть моё общество пару минут, не наблюдалось от слова совсем.
Чем мешаю? С лицом своим, мягко так скажем, да в калашный ряд напролом лезу? Общество ваше глубоко аристократическое своей натурой мещанской разбавить вознамерился, да кто ж мне позволит? Не слишком ли часто незваным гостем я стал выглядеть в кругах высших, к коим, похоже, и вы себя относите? настроение моё нехорошее, которое даже Катя после вчерашнего весёлого ужина, оставшись наедине со мной, до утра поправить так и не смогла, стало ещё хуже, как это мне уже ни казалось совершенно невозможным.
Ты сам уже и ответил на свой вопрос, Судья. Это когда про лицо своё говорил, вступил в разговор ещё один из мужчин.
Ты всегда и везде гость незваный, процедил сквозь зубы третий.
Что же, пусть так, решил я оставить глупые препирательства. Только потерпеть вам меня, так или иначе, придётся. Придётся и ответ держать за дела свои.
Много на себя берёшь, Судья. Уходи подобру-поздорову. И в наши дела лезть не смей! вновь заговорил джентльмен с седыми висками, глядя на меня теперь уже с совершенно нескрываемой ненавистью.
А вот это уже гораздо привычней. Уже гораздо легче. Вот так-то на меня смотрят всегда. Смотрят всегда те, кто нарушил Закон. Смотрят те, кто нарушил Закон и те, что знают ответ перед Законом держать придётся. Держать ответ перед Законом, значит, читай, держать ответ передо мной. И всегда перед тем страхом, перед тем ужасом погружения в ничто, что ждёт каждого нарушителя Закона, перед тем ужасом, что неминуемо вгрызается в душу и тело каждого преступника, представшего предо мной, перед тем ужасом, что поселяется в его глазах, стоит взгляд полный ненависти. Так было вчера, так будет завтра, ровно так происходит и сегодня.
Я вздохнул. Что-то я стал слишком впечатлительным. Да, на самом деле, какая мне разница, как ко мне относятся и что обо мне думают как люди, так и нелюди, чья судьба и, что гораздо важнее, чьё мнение мне, в-общем-то, абсолютно безразличны. Принадлежат ли эти создания (или сами себя туда записали) к высшему обществу, пали ли они в самые низы социальной иерархии, гонимые вновь и вновь даже себе подобными мне всё равно. Что мне, соответственно, до мнения, взглядов и отношения той самой Генриетты Адольфовны, да будь она ещё хоть трижды супер-боссом и безграничным правителем своей экстраординарной, сверхприбыльной и сверхвлиятельной компании. Стоит ли мне принимать близко к сердцу мнение её и ей подобным? Стоит ли портить самому себе настроение? Ответ вполне очевиден. Странно, что я понял это только теперь. Хорошо, конечно, что всё же понял.