Мама идёт в дальний загон. Там в угловом стойле вороной мохноногий мерин, по кличке Вояка. Говорят, он был на фронте, потому получил такую кличку. В темноте ещё плохо видно, слышно лишь шумное его сопение да похрумкивание кормом. Вояку всегда берут под тяжёлую поклажу.
Напоследок мама бросает в сани охапку холодной ломкой соломы, плотнее запахивает полы фуфайки и заваливается в сани спиной к ветру.
Оставайся тут, Митя, наказывала мне мама при выходе из дома. Еда в печке. Наружу не надо мороз с ветром замёрзнешь. За Муратом гляди, чтоб не дудолил на пол. К вечеру вернусь.
Ещё мама пообещала мне приготовить сладости свекольные «конфетки». Ловко она их делает. Вареную сахарную свёклу режет на тонкие блинчики. Затем разделывает их на кубики, кружочки, квадратики и на сковородке для просушки задвигает вглубь уже прогоревшей печки. «Конфетки» получаются отличные, золотисто-жёлтые по цвету и сладко-тягучие на вкус. Жевать их можно долго долго.
А бычок Мурат моя забава. Это сынок колхозной коровы. Чтоб заработать больше трудодней, мама новорождённых телят по очереди отпаивает дома. Мурат крепенько стоит на прямых ножках, топочет по полу розовыми копытцами. Он в хорошем настроении. То и дело взбрыкивает, скользит по полу, едва не падает. При н у ж д е он замирает мгновенно на месте.
Округлая шелковистая спинка напрягается, начинает подрагивать, и струйка зажурчала на пол. Я вскакиваю с печки и подставляю старое ведро. Справив своё дело, Мурат всякий раз тычется в меня мокрым носом и пытается жевнуть мою штанину.
Не дури, Мурат!
В наказание делаю ему на спине «козу», и он вмиг прекращает свою затею. За зиму у нас перебудет с десяток таких теляток. К лету вырастут, не узнать.
Отодвинув заслонку, лезу в печку за едой. В чугунке жидкий, бледный кулеш. «Пшенинка пшенинку догоняет». Чтоб не мёрзнуть на полу, беру чугунок с собой. Одновременно ко мне на печку с кровати влетает Дымок. Он тоже хочет есть. Обмакиваю в кулеш мякиш и даю котёнку.
Пока мы с Дымком обедаем, за окнами начинает заметно темнеть. Солнце быстро стало скатываться к земле, и на окнах заиграли розовые зайчики.
Красный закат к холоду, сказала бы мама, будь она рядом.
Она по многим приметам понимает. Царапает Дымок ножку стола или свёртывается клубком тоже к ненастью. Летом коровы жвачку пережёвывают стоя к дождю.
Где сейчас мама? Я «проехал» с ней от конюшни за огороды, через свекольное поле до лесопосадок. Тут она должна свернуть на Тюленёвку, хуторок в несколько дворов. Дальше Дальше мне самому быть не приходилось. Не знаю, где и как она едет. Лес я тоже видел лишь на картинке в книжке «Серая шейка» и не могу себе ясно представить, что это лес? Деревья выше нашей избы? И частые, как подсолнухи на огороде? Как же по такому лесу ехать? Зацепишься за дерево, что тогда? Что ли пойти к тётке Наташе спросить?
Собираюсь быстро. Пиджачок у меня под рукой, точнее, под головой вместо подушки. С обувью заминка. Единственная большого размера дырявые на сгибах резиновые сапоги. Из печурки вытаскиваю какие-то тряпки, обматываю ими ноги, сую в просторные головки* и быстро шагаю к тётке Наташе.
Изба её недалеко от нашей, но мороз успевает прожечь меня до костей. Особенно холод чувствую ногами. Обмотки с них сползли, сбились в носках и мне кажется, что бегу по снегу голыми подошвами.
Санька с Ленкой грелись на печке, тётка Наташа готовила на судной лавке пойло для скотины.
Сам, как знаешь, а скотину накорми в первую очередь, отвлекает она меня разговором от мыслей о маме. И успокаивает: «Посиди немного. Мать вот-вот подъедет. Уже время».
Тётка Наташа, а лес он какой? вставляю в её певучий разговор свой больной вопрос.
Лес-то В лесу хорошо. Птички летают, зайчики бегают. Это летом. Сейчас там, конечно, не так.
А волки в лесу есть? со страхом задаю очередной вопрос.
Волки-то Нету их там, уверенно отвечает тётка Наташа. В лесу волкам есть нечего.
А как по лесу на лошади ехать? Деревья ведь, -продолжаю пытать соседку.
Ленка тихонько хихикает, слушая наш разговор, удивляется моей непонятливости, будто сама была в лесу и знает, как по нему передвигаться.
Оказывается, вдоль и поперёк, как вздумается, по лесу не ездят. Лишь по просекам да вырубкам. Приезжаешь на кордон, где уже заготовлены распиленные брёвна, чурки, оболонки. Лесник отпустит сколько положено по наряду. Грузи свой пай и поезжай домой.
Отлегло у меня. Сижу молча на сундуке ещё какое-то время. Где-то в углу пиликнул чулюкан*.* Санька с Ленкой задрались на печке из-за тёплого кирпича. Тётка Наташа вступилась:
Ты большой уже, Саня. А она девочка
Я же не перестаю думать о маме: «Может, она уже приехала. Меня ищет».
Соскакиваю с сундука. Надвигаю поглубже шапку на глаза и спешу к выходу. Ветер затих, но по-прежнему было морозно и крепко под ногами хрустел снег. Кругом ни души, ни звука. Но мне не боязно: «Иду к маме». Смело подхожу к тёмному дому, нащупываю рукой дверную цепочку. Она на месте, накинутая на петельку. Никто её не трогал. Назад возвращаюсь нехотя, с остановками. Оборачиваюсь несколько раз в надежде увидеть в сумерках подъезжающую на лошади маму.
Тётка Наташа зажгла лампу. Вообще-то не лампа у неё со стеклом (как, например, у деда Никиты), но и не, как у нас, коптилка, из пузырька сделанная. У неё из консервной банки.
Нюшка Аришина наловчилась такие мастерить, улыбается довольная тётка Наташа. Вся докамысленная в отца своего, Петра Палыча.
В сплющенную горловину банки Нюшка вправляет кусок шинельного сукна. Чуть ниже пробивается дырка для заправки гасом.*** Светло, как в городе, только лампа сильно коптит, да иногда в отверстии вспыхивает пламя. За лампой надо следить. Санька с Ленкой этим заняты. Они угомонились. Смотрят неотрывно на огонёк сонными глазами.
Ещё дважды выскакиваю в сени, всматриваюсь с порога в окна своего дома. Там по-прежнему непроглядная темь.
Избу-то студить, пыхтит Ленка.
Лез бы ты, Митя, на печь, вздыхает тётка Наташа. Поспи с ребятами, а утром мать за тобой придёт.
Друзья мои на печке очень обрадовались такому предложению. Посунулись немного, уступили мне лучшее место у грубки. (Переночевать друг у друга у нас почитается за счастье. После таких ночёвок мы, ребята, чувствуем себя как близкие родственники).
Давайте загадки загадывать! сразу предлагает Ленка. Вот такая, например: «По горам, по долам ходит шуба да кафтан!».
Это ерунда. Все знают твою загадку, осаживает её Санька. Мою отгадайте: « Сидит дед во сто шуб одет
«Была бы у мамы шуба, мелькает у меня в голове».
-Кто его раздевает, тот слёзы проливает!» бодро заканчивает Санька.
Знаю, знаю! тут же выкрикивает Ленка отгадку, чем вызывает у брата недовольство:
Ты-то Знаешь Не одной козе хвост оторвала. Все бесхвостые бегают.
Над моей голову поломали подольше: «Поле не меряно, овцы не считаны и пастух рогат»
Слегка помог я Ленке. Очень ей хотелось отличиться.
Постепенно запас загадок иссякает. Голоса наши звучат всё реже, и мы затихаем на ещё тёплой печке.
Спал я на новом месте тяжело, неспокойно. Утром, едва засинели окна, просыпаюсь вмиг от мысли: «Вдруг мама заблудилась и совсем не приехала». Чтоб не разбудить Ленку с Санькой, неслышно сползаю по приступкам на холодный пол, начинаю быстро одеваться. Тётка Наташа у заднего окна чистит к завтраку картошку.
Не торопись Митя. Вернулась твоя мама. Приходила за тобой ночью, да не велела я тебя будить, вполголоса, чтоб не проснулись ребятишки, сообщает мне тётка Наташа радостную весть. Скажи матери, на коровник-то пусть не спешит. Сама я как-нибудь.
Ладно, обещаю я тётке Наташе и, не дослушав, выбегаю наружу.
Их нашей трубы вьётся дымок, значит, мама уже готовит еду. Убыстряю шаг. Вот я в своих сенцах. Нащупываю рукой скобу, чтоб потянуть дверь. За дверью слышится чей-то голос: «Муратик, Муратик».