А если бы она ответила: «только один раз», я
согласился бы и на это.
Альбертина так и не вернулась. Только успел я теле¬графировать ей, как подучил тоже телеграмму. Это была телеграмма от г-жи Бонтан. Мир не
создан раз навсегда для каждого из нас. Он дополняется на протяжении нашей жизни событиями, о которых мы даже не подозреваем. Впе¬чатление,
какое произвели на меня первые две строчки полученной телеграммы, иссяканием страданий не назо¬вешь: «Мой бедный друг! Нашей милой Альбертины не
стало. Простите меня за ужасное известие, но ведь Вы так ее любили! Она ударилась о дерево, упав с лошади во время прогулки. Все наши попытки
оживить ее оказались тщетными. Почему умерла она, а не я!» Нет, не иссякание страдания, а страдание, доселе не ведомое, боль от того, что она не
вернется. Но разве я не твердил себе, что она, по всей вероятности, не вернется? Я действительно внушал себе это, но теперь убедился, что ни
одной минуты этому не верил. Так как мне необходимо было ее присутствие, ее поцелуи, чтобы переносить боль от подозрений, я со времен Бальбека
взял себе за правило всегда быть с ней. Даже когда ей случалось уходить, когда я оставался один, я все еще мысленно целовал ее. И я продолжал
мысленно целовать ее, когда она уехала в Турень. Мне не так нужна была ее верность, как ее возвращение. И если мой разум мог беспрепятственно
поставить под сомнение возможность ее приезда, зато воображение ни на миг не переставало рисовать мне эту картину. После отъезда Альбертины я,
представляя себе, как она меня целует, инстинктивно до¬трагивался до горла, до губ, которым теперь не суждено уже ощутить прикосновение губ
Альбертины; я проводил по своим губам рукой, как это делала моя мама после кончины бабушки, приговаривая: «Бедный малыш! Бабуш¬ка так тебя
любила! Она никогда больше тебя не поцелу¬ет». Все мое будущее было вырвано из сердца. Мое буду¬щее? А разве мне не случалось подумать иной раз
о том, чтобы в будущем жить без Альбертины? Да нет! Значит, я уже давно посвятил ей всю мою жизнь до единого мгно-вения? Ну конечно!
Нерасторжимость моего будущего с ней я так и не научился замечать, и вот только теперь, когда мое будущее было перевернуто вверх дном, я
почувствовал, что место, которое оно занимало в моем сердце, пустует. Ко мне вошла Франсуаза – она еще ничего не знала; я злобно крикнул: «В чем
дело?» Иной раз произносятся сло¬ва как раз о том, что в данную минуту поглощает все наши помыслы, но от них у нас голова идет кругом: «Да что
же вы сердитесь? Вам радость. Вот два письма от мадмуазель Альбертины».
Потом я представил себе, что у меня, наверное, были глаза, как у человека, у которого мутится разум. В ту минуту я даже не почувствовал ни
радости, ни недоверия. Я был человеком, который видит часть своей комнаты, занятой диваном и гротом. Реальнее этого он ничего не может себе
вообразить, и он падает в обморок. Оба письма Альбертины были, вероятно, написаны незадолго до про¬гулки, во время которой она погибла. Привожу
первое:
«Друг мой! Благодарю Вас за доверие, которое Вы мне оказываете, сообщая о своем намерении пригласить к себе Андре. Я убеждена, что она с
радостью примет Ваше предложение и надеюсь, что для нее это будет большое счастье. Она– девушка способная, и она сумеет извлечь пользу из
жизни с таким человеком, как Вы, и пожать плоды благотворного влияния, какое Вы оказываете на людей. Я считаю, что Вам пришла в голову
прекрасная мысль. Этот шаг может иметь положительное значение и для нее, и для Вас; если же у Вас возникнут какие-нибудь шероховатости (а я
уверена, что не возникнут), то те¬леграфируйте мне– я Вам помогу».