***
Я опишу, как это место выглядело днём. На следующий день я вернулась туда, боялась лишь того, что никого не застану, но мои страхи были напрасными. Я не нашла только Франко.
Серые трейлеры, повалившиеся, где-то не было окон, где-то были. Вдоль них протянуты верёвки, на них сушилась одежда, рядом стояло ржавое ведро с грязной водой. Деревянный стол пустой, остатки костра.
Где Франко? спросила я у девушки, что закружила меня прошлой ночью.
На её голове тонкие русые косы. Большой цветастый платок, коих у моей бабушки были тысячи, повязан на бёдрах вместо юбки. Грудь прикрывала белая пятнистая ткань, тугой узел меж лопаток. Всё тело в веснушках, всё лицо.
Он ушёл.
Куда?
Он сказал, что достанет нам еду и вернётся, я собиралась уйти, но внутри меня заиграла какая-то бессмысленная ревность.
Вы давно знакомы?
Словно всю жизнь, улыбаясь, ответила она. Я ждала конкретики, но она пыталась увильнуть от неё.
Сколько лет?
Мы не считаем время, Малена, она запомнила моё имя, я почувствовала неловкость, ведь не знала, как её зовут.
А сколько тебе лет? она выглядела как я, может, была чуть старше.
Франко говорит, чтобы мы не хватались за цифры. За возраст, год, месяцы, даты, время Я не знаю. Я не считала, я кивнула, будто поняла, на деле же ни черта я не понимала. Он говорит, что нам не следует хвататься за имена.
Почему?
Потому что они как ярлыки на каждом из нас.
Весь день я просидела на качающемся стуле, смотрела, как все вокруг меня бродят, работают, что-то готовят, возясь в одном из трейлеров. А когда кто-то крикнул он здесь! я поднялась с места, вглядываясь туда, куда бросилась вся толпа. Солнце к тому моменту собиралось садиться, небо розовело. Мне было прохладно, но та самая девчонка, с которой я разговаривала днём, принесла мне старое махровое полотенце, чтобы я смогла укрыть им свои колени.
Он пришёл! мимо пробежал мальчишка, один из младших, спрашивать о возрасте было глупой затеей. Я пошла вслед за ним.
Франко стоял, окруженный цепью своей семьи. Он поднимал руки вверх, держал в них два больших бумажных пакета.
Разойдитесь, а то никто ничего не получит, он не говорил как-то злобно или раздражёно, от него исходило спокойствие, которое словно по цепочке, передавалось каждому из нас.
Кто-то развёл костёр, все сели вокруг, некоторые спрятались за спинами других, потому что места не хватило. Я сидела впереди, смотрела на то, как Франко зубами отдирает мясо от кости. Руки, щёки блестят от жира. Я не ела, не хотелось, да и было бы странно отбирать их последнюю еду, когда у самой дома полный холодильник. Помню, как та самая девчонка начала разговор.
Малена спрашивала о моём возрасте, сказала она, облизывая пальцы. Она обращалась к Франко, тот сразу перевёл взгляд на меня.
Мы поговорим, ответил он, улыбнулся и подмигнул. Мы обязательно поговорим.
В эту же ночь мы отправились бродить вдоль пустой дороги.
Наша жизнь здесь отличается от той, что за пределами нашего дома. Мы считаем, что возраст, имена, любые характеристики, которые человек сам себе придумывает всё это лишнее, понимаешь?
Она назвала это ярлыками, вспомнила я те самые слова.
Ярлыки такое правильное слово. Ведь мы не товар в магазине, мы не та пара букв, которыми нас прозвали в младенчестве. Мы не бомба, чтобы иметь отсчёт и измерять нашу жизнь в цифрах. Мы не принадлежим никому, и никто не принадлежит нам. Мир не имеет времени. Если мы свободны, к чему нам высчитывать его? Скажи мне? спросил он, взял за руку. Вокруг никого, но я чувствовала рядом с ним безопасность, которую никто мне больше не дарил.
Я не знаю, его слова казались мне странными, но, когда в голове я пыталась их оспорить, у меня не выходило. Ни одного логичного объяснения. Чтобы соблюдать распорядок? предположила я. Люди, у которых есть работа, должны подчиняться времени
Вот именно, подчиняться. А если говорить не о рабах, а о свободе? Зачем свободным людям знать сколько время? Зачем им знать возраст? Чтобы удовлетворить своё любопытство и знать, сколько лет прошло с того дня, как они выбрались наружу? Это говорит не о свободе. Ты чувствуешь себя свободной, когда каждый второй называет тебя по имени, которое ты не выбирала? Которое навесили на тебя родители или другие люди?
Но у всех есть имена мои отрицания выглядели глупыми, я пыталась говорить то, о чём не знала.
Да, у всех есть имена, набор букв, который им присудил кто-то другой. Разве это правильно? Разве не каждый человек индивидуален? Почему ты должна носить до конца своей жизни этот самый набор букв, который есть и у миллионов других людей? Не думаю, что на земле живёт всего одна Малена. Это такой же ярлык. Как и фамилия, Франко не унимался, положил мне руку на плечо, бывало, останавливался и смотрел прямо в глаза, словно так я лучше его пойму. С фамилиями всё куда хуже Они сразу показывают, кому ты принадлежишь. У тебя есть фамилия?
Конечно.
У меня нет.
Нет фамилии? Это невозможно, я засмеялась, он улыбнулся в ответ, но пальцами сильнее сжал моё плечо.
Возможно. У меня нет документов. Нет удостоверений. Нет ни одной бумаги, на которой было бы написано, что я принадлежу к кому-то или к чему-то. Фамилия это рабство, она с рождения показывает, кому ты принадлежишь.
Разве она не показывает членом какой семьи ты являешься?
А зачем оно надо? Разве без фамилии сам человек не будет знать, кто его сотворил? Что даёт фамилия? У тебя есть фамилия, но разве она говорит о том, кто твоя семья? я опустила глаза, помотала головой. Он казался чертовски прав. У тебя нет семьи. И твоя фамилия не имеет значения. Как и имя, которое тебе дали люди, не захотевшие тебя принять.
Наверное, в чём-то ты прав.
В чём-то усмехнулся он. Я помню эту улыбку. И помню, как меня совсем не смутил тот факт, что он знал о моей семье больше, чем я рассказывала. Это тяжело понять сразу. Кто-то цепляется за свои ярлыки, отзывается на имя, словно дрессированная собачка. Каждую секунду смотрит на часы, спешит куда-то, отмечает дни рождения, расстраивается, понимая, что теперь на одну цифру в его возрасте больше. Засыпает, когда наступает время, словно по какому-то расписанию, которое он сам напридумывал в своей голове, он остановился, посмотрел в сторону трейлерного парка. Посмотри на нашу семью, в те годы я была слишком сентиментальна, растрогалась от фразы наша семья. Ни у кого из нашей семьи нет имени, нет возраста, никто не пытается поймать время или делать что-то по расписанию. Никто не подчиняется чьим-то правилам, не отзывается на клички. Мы сами по себе, в нашем мире нет ограничений. Никто не сможет ни к чему нас приписать, потому что мы свободны. И люди, которые любят смотреть поверхностно, обратят внимание на одежду, на места, где мы спим, на еду, которую едим. И они посмеются, удивятся, скажут, что в таких условиях нельзя быть свободными. Но разве хоть кто-то из тех людей, которых ты видела только что и прошлой ночью, выглядит несчастными? Хоть кто-то? Все они счастливы и все они беззаботны. Все они ещё словно дети, как ты и как я. Разве не в этом кроется счастье и свобода?
Это звучало как девиз, как вызов. Звучало заманчиво и красиво. Я вспоминала, как всю жизнь приходилось терпеть правила, как и всем нам. Общество держалось и держится на правилах. Слова Франко были, как глоток свежего воздуха, который был необходим мне.
Нам не нужно добиваться чего-то или доказывать что-то, не нужно становиться лучше, чем другие, чтобы знать, что мы уникальные, чтобы добиться уважения друг к другу. И нам не нужно доказывать родство, чтобы знать, что мы одна семья. И ты часть её, если ты искренне хочешь стать её частью, я кивнула. Чувствовала себя такой глупой по сравнению с ним. На тот момент Франко казался мне самым мудрым человеком, самым взрослым и честным. Я не назову тебя по имени. Никогда. Людям не нужны клички.