Наблюдая за его поведением, когда они шли мимо окон, где две или три из них, как обычно, сидели на виду, Тьиво поняла, что на этот раз так и будет. Пока вершилось жертвоприношение, она смирно стояла среди коротких колонн. Она не видела особой разницы между этим обрядом и забоем свиней в конце осени, тем более что мясник, который приходил к ним на ферму, обучался в храме.
Когда свинья умерла и ее кровь обильно пролилась, Орбин что-то сказал жрецам, после чего они вместе ушли в тень за алтарем. Теперь Тьиво могла приблизиться к богине.
В помещении витал резкий запах крови, но в храме он не отталкивал Тьиво, ибо являлся неизъяснимым символом как жизни, так и смерти. Она остановилась в трех шагах от алтаря, так что ее башмаки испачкались в крови, перелившейся через край стока. Тушу забрали, чтобы разрезать на куски. Из кровавой лужи на полу в глаза Тьиво и в ее сердце глядела Ках.
Женщины не могли приносить богине дары или жертвовать животных. Они не владели имуществом, а попытка принести что-нибудь тайком расценивалась их мужчинами как воровство. Лишь одним женщина могла заслужить благоволение Ках — выносить ребенка. Так совершали приношение женщины.
Богиня, на гладком каменном теле которой сотни лет назад высекли лицо и груди, лоснилась от благовонных масел, смешанных с кровью, дым искажал черты ее лица. От дыма, крови и благовоний она почернела, хотя, как все верили, в этой смеси и была ее сила. В неверном свете масляных ламп глаза богини, сделанные из темного янтарного стекла, казались полными жизни.
Молодая женщина не говорила ни слова. Она просто стояла, позволяя Ках заглянуть в себя и все увидеть. Ее благодарность была ее единственным даром. Ведь сам по себе любой дар — лишь знак благодарности. Тьиво и не думала просить о помощи и защите. Богиня — это сама Жизнь, а жизнь защитит ее так же, как отыскала ее.
Закончив общаться с богиней, Тьиво вышла из храма на террасу. Спокойно усевшись под небольшим навесом напротив окон храмовых шлюх, она стала ждать Орбина.
Тот вышел напряженный и мрачный, каким всегда бывал после близости. Он сказал Тьиво, что намерен встретиться в пивной с несколькими крестьянами, но успеет вернуться так, чтобы попасть домой засветло.
— А ты поброди, — кивнул он. — Может, сменяешь на что-то путное грязь со своего подола. А то, если будешь сидеть здесь, тебя примут в святые девицы. Ты и так уже растолстела, скоро станешь, как они, лентяйка.
Он вернулся из пивной много часов спустя, и когда они пустились в обратный путь, уже стемнело. Дождь хлестал по скалам наотмашь, как меч. Теперь, на пути вверх, Тьиво шла впереди, освещая путь Орбину. Он спотыкался и ругал ее.
Когда они добрались до дома, Орн спал, а старуха сидела в мокром кресле. Орбин, протрезвев по дороге назад, разозлился, ударил Тьиво и выругал ее за полную бесполезность, назвав жирной тупой сукой.
Именно в этот день он впервые заметил, что она начала полнеть в талии.
Тьиво хотелось, чтобы ребенок лежал низко. Ее мать считала это верным знаком, что родится мальчик.
Начали подходить мужчины, желающие получить работу. Договорившись с хозяином, они шли в небольшой неопрятный лагерь в конце пастбища.
Выводок кур бродил по двору, старательно выклевывая что-то из травы, как и прочие выводки, бывшие до него.
В день начала пахоты Тьиво встала за два часа до рассвета, чтобы напечь хлеба для работников. С рассветом Орбин вошел в комнату и, поставив Орна к стене, вколотил ему, какие звуки он должен издавать, как стоять и двигаться на поле перед посторонними людьми. Орн, сначала пытавшийся усвоить его урок, под конец испугался.
Тьиво поставила на стол кашу и хлеб, и Орн тихонько начал есть. Когда она наклонилась, чтобы покормить старуху, Орбин подошел к ней и шлепнул по боку.
— Что это? — Тьиво посмотрела на него и опустила глаза. — Я спрашиваю, что это? Отвечай!
— Что, Орбин-хозяин?
— Этот огромный комок плоти.