Помимо странника Алексея в селах оставались и другие «Божьи люди» блаженные старцы и старицы, имена которых, к сожалению, не дошли до нас. Они продолжали поддерживать веру среди своих земляков, являясь для них духовными руководителями и молитвенниками. По словам Батюшки, Пелагея Максимовна имела к этим старцам и старицам такую веру, что ничего важного не делала без их совета и благословения. Послушание духовным руководителям она старалась сохранять всю свою жизнь, воспитывая в том же христианском духе и своего сына.
Эти прозорливые старцы и старицы еще в те далекие годы, когда повсюду закрывали храмы и монастыри, предсказали Пелагее Максимовне, что на ее родине со временем восстановят храм и откроется монастырь, в котором будут жить девицы. Веря их слову, Пелагея всю жизнь собирала для будущей обители все необходимое: облачения, плащаницы, иконы. Впоследствии, уже после ее смерти, все это действительно было передано в Михаило-Архангельский монастырь, открытый в селе Шубинка с благословения ее сына, архимандрита Наума.
Благочестивая жизнь Пелагеи еще в дни молодости успела принести заметные для других людей плоды. Несмотря на все тяжелейшие скорби, она всегда оставалась мирной и даже радостной. Ее подруга тех лет Мария, в крещении Манефа, рассказывала, что Пелагея для всех была утешительницей, всех поддерживала и укрепляла, хоть сама и перенесла такие скорби, оставшись одной с маленьким сыном на руках. Также и младшая сестра Пелагеи Мария Максимовна вспоминала о своей старшей сестре, что она всегда была очень жизнерадостной и потому все к ней, самой многоскорбной, приходили за утешением. И она всех поддерживала, будучи очень сильной и мужественной. Да еще и угощала, поскольку была гостеприимной, за что все в селе ее очень любили.
Но, несмотря на эту любовь к ней благочестивых односельчан, наступил день, когда Пелагее Максимовне пришлось оставить родную Мало-Ирменку и уехать вместе с сыном в дальние края. Так для них наступили долгие годы скитаний, годы нового испытания подвига странничества.
Глава 3. Годы скитаний
Мать и сын. Пелагея Максимовна и юный Н. Байбородин
Раскулачивание и коллективизация
Объявленная еще В. И. Лениным новая экономическая политика продержалась в Стране Советов не слишком долго всего около четырех или пяти лет. Едва русское крестьянство успело вытащить себя и страну из пропасти голода и отчаяния, в которую повергла их эпоха Гражданской войны и диктатуры «военного коммунизма» начала двадцатых годов, как оно вновь получило тяжелейший удар, от которого уже не смогло оправиться. И если в двадцатые годы советская власть предполагала вводить коммунизм на селе в форме коллективных хозяйств постепенно и исключительно на добровольной основе, то уже буквально к концу того десятилетия пресловутая «коллективизация» стала кошмаром наяву для русской деревни.
В 1927 году британское правительство разорвало дипломатические отношения с Советским Союзом. В ответ советское руководство разразилось «нашим ответом Чемберлену» и начало вновь готовиться к возможной войне с Антантой. В советских газетах целый год писали об этом надвигающемся сражении, из чего русский крестьянин сделал собственные выводы, продиктованные горьким опытом влияния на его судьбу предыдущих двух войн и революций. Рассудив, что во время войны деньги неминуемо обесценятся, как это уже не раз бывало на народной памяти, крепкий хозяин решил приберечь выращенный хлеб и не продавать его государству по тем и без того заниженным ценам, которые предлагала государственная закупка.
В результате в начале 1928 года выяснилось, что все планы по хлебозаготовкам провалены, хлеба у государства нет и в самое ближайшее время города ожидает голод, начало которого уже ознаменовалось повсеместными длинными очередями за хлебом. Прекрасно понимая, к чему такие очереди неминуемо приведут, недаром ведь искусственно созданные перебои с поставками хлеба в Петроград помогли в 1917 году свергнуть «проклятый царизм», власти приняли экстренные меры.
Уже в начале 1928 года вся вина за невыполненные хлебозаготовки была возложена на того самого кулака, который продолжает сознательно вредить советской власти и потому не хочет делиться с ней хлебом. Предложенный план борьбы с этим явлением был прост и означал фактический возврат к временам и практике продразверсток, только виновным теперь грозили не просто изъятие «хлебных излишков», но показательная конфискация всего имущества, включая весь хлеб, и принудительная высылка либо тюрьма или даже расстрел. Кроме того, власти дали понять, что обеспечить полное устранение угрозы повторения подобной ситуации на будущее может только совершенное уничтожение «кулака как класса» и всех сочувствующих ему подкулачников. Остальные же должны быть объединены в колхозы и совхозы, что позволит обеспечить постоянное снабжение государства хлебом в плановом порядке.
«Товарищи на местах» ринулись выполнять решение вышестоящих органов со всей рьяностью и революционной прямотой. Выявление кулаков на селе очень напоминало охоту на ведьм. Каждый район Сибирского края (в состав которого входили тогда территории современной Новосибирской области) получил «сверху» разнарядку на определенное количество кулаков, которых надо было «выявить», и хлеба, который надо было сдать государству. Нормы подлежавшего изъятию хлеба были распределены по селам среди тех, кто был записан в кулаки и середняки, сельская же беднота от поборов освобождалась.
Демонстрация сельской бедноты за «раскулачивание». 1931 г.
После сдачи этих нормативов у крестьянина зачастую не оставалось зерна ни на прокорм своей семьи, ни даже на посевную (а как раз перед посевной 1928 года началась кампания по сдаче хлеба). Попытки возмущения некоторых хозяев, пробовавших открыто отказаться от сдачи хлеба, были пресечены с предписанной жесткостью, так что оставшиеся были испуганы настолько, что Ордынский район даже оказался среди перевыполнивших план по поставкам зерновых государству. Что же до возмущавшихся, то наказание в отношении них носило показательно-устрашающий характер: некоторые хозяева были расстреляны, некоторые посажены в тюрьмы или отправлены на каторжные работы, остальные сосланы вместе с семьями на самый север Сибирского края. При этом все без исключения, конечно, были обобраны до нитки, так что оставшимся в живых в пору было идти по миру побираться.
В следующем, 1929 году все повторилось заново советские служащие с помощью комсомольцев и активистов проводили обыски по домам, отыскивая припрятанное крестьянами зерно и выявляя злостных кулаков и подкулачников. Нередко такие поиски превращались в откровенные грабежи, когда помимо хлеба у зажиточных хозяев разгулявшейся «беднотой» разворовывались прочие припасы и предметы быта. По свидетельствам очевидцев тех событий, ходившим по дворам активистам ничего не стоило в процессе поисков зерна выпить все обнаруженное в доме вино, съесть весь запас пельменей, отобрать и надеть хорошую одежду, свести со двора лошадь.
Кое-где к активистам примкнули явные уголовники, превратившие борьбу с кулаками в откровенное мародерство. Не довольствуясь местными зажиточными крестьянами, они принялись грабить всех проезжавших через село, отбирая даже нехитрый скарб, вплоть до нижних юбок и подушек.