Зернохранилище в церкви. 1920 г.
Власть ответила на недостаток хлеба «продразверсткой» попросту грабежом, когда вооруженные отряды красноармейцев отнимали у крестьян остатки зерна. В Ордынске был закрыт базар, запрещена частная торговля. Деньги обесценились, в некоторых местах дело доходило до каннибализма. С невероятным цинизмом власть большевиков и лично В. И. Ленин использовали страшный голод для того, чтобы развязать кампанию по грабежу и закрытию храмов и монастырей, подвергая репрессиям духовенство. Недовольство и возмущение действиями советской власти росли и ширились повсеместно, в том числе и в Сибири. Но во всей России с падением Белого движения больше уже не осталось силы, способной объединить народ на борьбу с новой властью.
Тем не менее представители власти были напуганы возможностью новых мятежей доведенного до отчаяния населения и потому решили сделать шаг назад с позиций провозглашенного ими «военного коммунизма». Поголовный грабеж «продразверстки» был заменен более легким «продналогом», была вновь разрешена свободная торговля, использование наемной силы наступила эпоха НЭПа новой экономической политики, необходимого компромисса, который позволил бы крестьянину подняться с колен и вновь сделаться кормильцем своей страны. За несколько лет, которые продержалась эта новая экономическая политика, хозяйство страны действительно успело сделать удивительный скачок в своем развитии. И хотя дореволюционного уровня благосостояния достичь в целом не удалось, однако голод, казалось, ушел в прошлое навсегда, а возникшее вдруг разнообразие товаров и продуктов после страшных лет продразверсток выглядело настоящим изобилием.
Во времена НЭПа на рынках вновь появились продукты
Но если в хозяйственном отношении на селе все менялось в лучшую сторону, то в духовном состоянии крестьянского общества изменения становились хуже год от года. Войну с верой и Церковью новая власть продолжала вести с удвоенной силой. Духовенство в ее глазах стояло наравне с классом эксплуататоров, «недобитыми» белогвардейцами и прочими прислужниками «проклятого царизма». Самое главное, что такое восприятие «классового врага» активно внедрялось в сознание рядового жителя села.
Уже в самые первые годы после революции повсеместно стали создаваться так называемые «комбеды» комитеты сельской бедноты, которые теперь представляли власть на селе. Из них выбирались служащие сельсоветов, занявших то руководящее место, которое прежде принадлежало сельскому сходу с наиболее крепкими хозяевами в его главе. Теперь же все деревенское общество было разделено на три неравные по количеству и качеству группы: бедноту, середняков и кулаков. Первые стали опорой новой власти на селе, вторые рассматривались как возможные союзники в борьбе с третьими кулаками, «классовым врагом» советской власти.
Впрочем, и во второй, самой большой группе была прослойка, имевшая возможность оказаться в числе «классовых врагов», так называемые «зажиточные середняки», на которых беднота смотрела с подозрением. Вся же вина их состояла лишь в том, что они, имея крепкие хозяйства, в страду вынуждены были нанимать помощников со стороны, которым, конечно же, платили установленный заработок. Такая практика в Сибири с ее большими земельными наделами являлась повсеместной и никогда прежде никем не порицалась.
Также теперь к числу кулаков и их пособников отнесли всех, кто имел собственные мельницы или крупорушки, а также сельскохозяйственные машины и приспособления наподобие конных грабель, механических косилок, жаток и молотилок. До революции они были у многих и традиционно предоставлялись в деревне тем, кто их не имел, после окончания работы в собственном хозяйстве.
Так что на деле грань между просто крепким хозяином и кулаком провести было довольно сложно, что однажды выразил один из местных ордынских работников того времени: «Мне бы вот хотелось узнать, каким путем можно отличить бедняка от середняка и как вообще правильно подойти к социальному определению крестьянских хозяйств. У нас есть такие бедняки, которые едят сеянку[12], а середняки об этом и мечтать не думают. Мне думается, что беднота в большинстве не является уж такой беднотой, которой Советская власть сует и сует всякие милости. А под маской такой бедноты скрывается вполне обеспеченная часть общества»[13].
Тем не менее именно на эту бедноту продолжала делать ставку советская власть. Все же прочие, а в особенности кулаки и подкулачники, бывшие белогвардейцы и те, кто им сочувствовал, бывшие приставы, жандармы и прочие служители закона и порядка, духовенство и церковнослужители записывались в число так называемых «лишенцев» той части сельского общества, что отныне была лишена права голоса, возможности участвовать в сельских выборах и сельском самоуправлении вообще.
Мир сибирского крестьянина перевернулся с ног на голову. Если раньше крестьянин стремился быть трудолюбивым, развивать свое хозяйство и преуспевшие в этом ценились всем обществом как хорошие хозяева, то теперь, при новой власти, такой человек становился изгоем вместе со всеми, кто прежде пользовался уважением на селе. Как пелось в революционном гимне: «Кто был ничем тот станет всем». И по этой логике, теперь надо было становиться этим самым «ничем», что в картину представлений сибирского крестьянина о правильном устройстве мира никак не укладывалось.
Однако среди тех, кто добровольно принял советскую власть и оказался ею обласкан, такие взгляды принимались искренне и от всего сердца, с полной верой. Более того, к представителям другой части общества они начинали испытывать вполне чистосердечную «классовую ненависть», заповеданную им этой властью, так что ненависть разделяла теперь жителей одного села на «своих» и «чужих», постоянно находя поводы для новых проявлений. Братоубийственная Гражданская война была посеяна на всем пространстве бывшей Российской империи и ежегодно давала всё новые и новые всходы.
Хуже всего, наверное, было то, что в ряды своих союзников советская власть старалась вовлекать сельских детей и молодежь, противопоставляя их собственным родителям. Уже в самом начале двадцатых годов на селе появились первые комсомольцы. Из их среды выдвигались так называемые «активисты», считавшие своим долгом и обязанностью доносить коммунистическую идеологию до своих односельчан и жителей тех мест, куда их отправляли на «идеологическую работу».
Главным образом из этой же среды выходили и новые сельские учителя, нередко не столько обремененные образованием, сколько напичканные «правильными», на взгляд руководящих советских работников, «идеями». Поэтому к их непосредственным учительским обязанностям «ликвидировать безграмотность» (учителей так нередко и называли «ликвидработники») добавлялась еще и активная деятельность на фронте «общественной работы». Сюда входили агитация за колхозы и коммуны, организация пионерского движения, выявление «идеологически чуждых» и «враждебных» элементов и, конечно же, антирелигиозная пропаганда.
В помощь учителю и агитатору в его пропагандистской работе на селе были повсеместно открыты избы-читальни, игравшие тогда роль общедоступной библиотеки, До́ма культуры и сельского клуба одновременно. Руководили этими учреждениями так называемые «избачи», бывшие не только библиотекарями, но и лекторами и пропагандистами, устраивавшими у себя в «избе» сельские собрания. В их обязанности входило доведение до населения информации о политической обстановке и решениях партии, организация различных кружков и чтение вслух для неграмотных сельчан. Короче говоря, избач того времени был тем, кого впоследствии в Стране Советов стали называть громоздким словом «культпросветработник».