В девичестве супруга Александра Ивановича Байбородина звалась Пелагеей Максимовной Шеньгиной. Родители ее, Максим и Анна (до замужества носившая фамилию Самойлова), также были недавними переселенцами в Сибирь из Псковской губернии. Правда, сюда они попали через Среднюю Азию, отправившись поначалу на земли современного Казахстана, где поселились в окрестностях города Верный бывшей Верненской станицы семиреченских казаков, которая ныне зовется Алма-Атой. Но жизнь в казахских степях пришлась не по вкусу псковским переселенцам, и спустя недолгое время они отправились дальше в места, которые больше могли напомнить им оставленную родину с ее лесами и реками. Так они добрались до берегов Оби, где и осели всё в той же переселенческой Шубинке, что и Байбородины. Правда, прибыли они сюда на несколько лет раньше, да и род их был больше, поскольку снимались с родных мест они сразу несколькими поколениями своей большой семьи.
Первым в поле всегда выезжал сам глава рода, Дмитрий Шеньгин. Его сын Максим Дмитриевич «жаворонком» не был и в поле выходил позже всех зато позже всех и заканчивал работу. В большой его семье подрастали четырнадцать детей, из которых в памяти их потомков остались имена Макария, Марфы, Феклы, Порфирия, Саломии, Иосифа и другой Феклы, названной в честь своей умершей сестры, а также Пелагеи, Марии и Анастасии.
Старших детей крестили еще в «старой» Никольской церкви села Ордынского. Храм этот потом попал в зону затопления при строительстве Обской ГЭС в конце пятидесятых годов. Теперь он скрыт на дне водохранилища, как и прежние улицы села.
Все дети с ранних лет приучались помогать отцу с матерью в их трудах ведь прокормить такую большую семью было непросто. Вдобавок была у Максима известная русская слабость, которая могла застигнуть хозяина даже посреди самой страды и дня на три-четыре вывести из строя. Дмитрию в таких случаях приходилось отечески корить взрослого сына. «Не жаль тех денег, что ты потратил на водку, говаривал он, времени жаль, его ты не вернешь! В такое время, как сейчас, день год кормит!» Придя в себя, Максим Дмитриевич с удвоенной силой вновь принимался за работу, стараясь наверстать упущенное время, о котором напоминал ему отец.
Но при всем этом о Максиме Дмитриевиче у односельчан сохранились самые добрые воспоминания. Так, старейшая жительница Мало-Ирменки Ирина Маркелловна, которой в 2000 году исполнился девяносто один год, вспоминала о нем так: «Максим Дмитриевич был очень добрый, с душой чуткой и возвышенной. Когда приезжал с сенокоса, рассказывал, какие у него там на покосе травки растут, и называл их ласковыми именами. Свою супругу Самойлову Анну Федоровну он очень любил и звал не иначе, как только Аннушкой. И отец его Дмитрий был очень хороший человек».
Дочь Максима Дмитриевича и Анны Пелагея, ставшая впоследствии женой Александра Ивановича Байбородина, родилась 5 апреля 1901 года, хотя в некоторых более поздних документах годом ее рождения значился 1902-й. Однако в сохранившейся записи в «Метрической книге о рождении, браке и смерти по Томской Духовной Консистории Николаевской церкви села Ордынского» говорится, что младенец Пелагея «родилась 5 апреля 1901 года», а крестили ее 10 мая. Родителями ее указаны «деревни Мало-Ирменской крестьянин Максим Шеньгин и законная жена его Анна Федорова, оба православные». В качестве восприемницы при святом крещении записана «той же деревни крестьянская жена Анна Антонова Морозова», таинство же совершал иерей Иоанн Калмаков[11].
С детства воспитывалась она в вере и благочестии. Бабушка ее, особенно выделявшая из всех внучку Пелагею, часто брала совсем маленькую девочку к себе на колени и поучала.
В последнее время девицы будут бесстыдные лица, говорила она, и сейчас мы можем только дивиться глубокой мудрости и прозорливости простой русской крестьянки. А женщины будут бесоподобные. А ты не веди себя так, как они. Ты всегда ходи так, чтобы у тебя длинный рукавчик был, в платочке ходи, в чулочках, чтобы платьице было ниже колена.
Этими и подобными словами бабушка с самых малых лет учила внучку честной, чистой и скромной жизни.
Эти поучения быстро принесли свои плоды. Когда Пелагее настала пора идти в сельскую школу, с первых же дней выяснилось, что их молодая и «прогрессивная» учительница намерена вести образование крестьянских детей в духе «современных идей».
Мы теперь будем всему по-новому учить, не так, как раньше! заявила она. Не так, как наших верующих темных бабок учили!
И принялась «просвещать» детей теорией эволюции Дарвина. Маленькой Пелагее эти уроки пришлись совсем не по вкусу. Она почувствовала в них скрытый богоборческий дух и поняла, что от такого «образования» получит большой духовный вред.
Вместе с тем девочка понимала, что мама ее не захочет, чтобы дочь оставила учебу в школе. А потому пошла сразу к «маме старой», или «маме большой», как в сибирских семьях звали старшую бабушку всего рода, которой во всех подобных делах в семье принадлежало последнее слово, и попросила ее разрешения не ходить больше в школу, потому что там «учат без Бога».
А чему там учат? спросила ее бабушка.
Да все что-то про крыс, про мышей, бабушка! ответила Поля, поскольку на этих грызунах в том числе пыталась объяснить детям теорию эволюции учительница.
Ну, этого добра и у нас в амбаре хватает! согласилась бабушка, махнув рукой. Ладно, не ходи туда больше!
Слову «мамы большой» никто в семье не мог перечить, и Поля осталась дома помогать старшим по хозяйству. И хоть пришлось ей всю жизнь прожить малограмотной, она успела развить свой от природы быстрый и сильный ум слушанием и чтением всего, что укрепляло веру, в особенности слова Божия и житий святых, которые всегда были особенно любимы русским крестьянством. Их она запоминала в большом количестве и потом очень интересно пересказывала, приводя подходящие к тому или другому случаю примеры.
Сельская молодежь в то время, по крайней мере в Мало-Ирменке, вообще отличалась скромностью и целомудрием. Ульяна, подруга Пелагеи в те годы, впоследствии вспоминала: «Мы когда работали в поле, то задерживались до поздней ночи. А потому домой никто не расходился, все оставались ночевать прямо там. Молодежь вся ночевала вместе но никто себе никаких вольностей никогда не позволял. А если вдруг кто-нибудь начинал пытаться вести себя нескромно, то мы с таким переставали общаться, не брали в свою компанию».
По своему глубоко христианскому настроению Пелагея сблизилась с Афанасией, дочерью Ефима Ивановича Байбородина, которую тоже отличала глубокая вера. Эта их дружба сохранилась на всю жизнь, особенно поддержав их в самые тяжелые годы. Видимо, именно через Афанасию Пелагея вступила в более близкое знакомство и с младшим братом своей подруги Александром, а оно вскоре переросло в любовь и привело к брачному союзу молодых людей.
Лихолетье
Может быть, в другое, более счастливое и спокойное время Александру и Пелагее довелось бы в любви и согласии прожить свой век, крепкой многодетной семьей встретив закат трудовой жизни. Однако на их долю достались, наверное, самые тяжелые испытания за многие века всей истории русского народа.
О тех годах, что наступили вскоре после свадьбы молодых Александра и Пелагеи, пережившие то лихолетье зачастую старались не вспоминать вовсе и даже в семейном кругу разговоров о них не заводить. Это были годы Голгофы русского крестьянства, Голгофы увы! без воскресения. Целый огромный класс населения прежней России, составлявший более девяноста его процентов, уходил в небытие со всем своим древним благочестивым укладом, со всей своей верой во Христа и любовью к родной земле. Миллионам русских крестьян наступившая эпоха революций, Гражданской войны и последовавших за ними раскулачивания, ссылок, насильственной коллективизации принесла разрушение хозяйств и семей, гибель в лагерях и на чужбине, разлучение с родными местами и людьми. Не миновала эта чаша и молодую семью Байбородиных.