По толканию ядра Ханс Вёльке»
У всех журналистов своя логика, свой артистизм,
А Мэлор Стуруа журналист, писатель
и поп-идеологический философ.
Стараясь быть лишь скромным разрушителем
капитализма,
Мэлор Стуруа писал:
«Президент Обама не хочет ехать на Олимпиаду в Сочи,
Но с нетерпением ждет отдыха на Гавайях».
Этот советский журналист,
писавший для «Известий» с 1950 года,
Был с 1976 по 1982 гг. главой советского корпункта
в Вашингтоне.
В 1989 г. фонд Карнеги предложил ему позицию
главного аналитика
В Вашингтоне и супервайзера
советско-американских программ.
В 1991-м Стуруа работает исследователем в институте
Джона Кеннеди, Гарвардский университет.
Мой отпускной 1962 год
Немного влажное
Солнечное утро на Сочинском пляже.
Никого не интересует судьба Душечки Ковальчик.
Рядом со мной развалились
Два пьяные с утра соседа, может быть сочинца.
День только начался,
А они уже орут
Про игру «Локомотив» «Динамо».
(Душечка, между нами, «тёртый калач»
Прекрасно знала
Таких ковбоев по её вестерну
Картине «Автобусная остановка», 1956 год).
Простодушная Мэрилин, американский секс-символ:
Ходили слухи о том, что её отношениями
с братьями Кеннеди,
Интересовалась мафия.
Мэрилин подозревала,
Что была втянута в опасную игру
С опасными людьми в двубортных пиджаках.
Мэлор Стуруа писал:
Американские империалисты
Подсыпали ей снотворное в бокал с вином.
А я
Невинен и наивен.
Очень печальный,
Прочитав «Известия»,
Лежу
На сочинском пляже уже почти месяц
Моя плановая работа на кульмане
в моём Моспроекте закончена
Успею всегда к следующей
За мою зарплату 110 рублей. Старший архитектор.
Об огромном мире ничего не знаю,
Лишь слышал шепот-слухи-сплетни о другой
Какой-то заграничной жизни
Бог с ней.
Мы счастливы в своем стабильном советском коконе.
В коридорах нашего МАРХИ
я встречал еще совсем недавно
Студента Вознесенского.
Повторяю про себя
Его строки о пожаре в здании студенческой
святой архитектуры,
О том, что у него сгорели архитектурные амбиции.
Он теперь ПОЭТ
Реализованный и настоящий!
«Эй, Кариночка Красильникова!
Ты с Андреем однокурсница?»
И я её спрашиваю
«Он действительно был в Америке?
И Уистен Хью Оден[13] переводил его стихи?»
Карина, скажи!
Знаменитый Оден действительно переводил
Стихи Андрея?
Это невозможно! Сказки! Полнейший бред!
Я шарахаюсь
От собственной тени в моей трусливой скромности
Кто знает, ещё ли эта разбушевавшаяся «оттепель»
Или даже уже «жара»?
Или вдруг похолодело?
Поехать в Америку? Это невозможно!
Карина, ты, видимо, всё знаешь
И Роберт Кеннеди написал предисловие
К его книге?
Карина! Ну это уже совсем враньё!
Антисоветская, с приветом, пропаганда!
Кто видел переводы стихов Андрея,
Сделанные американцем Стэнли Кьюнитцем[14]?
И среди книг этого американского поэта
«История под надутым парусом» и это
«Юнона и Авось» Андрея!
В Москве это уже рок-опера
в театре Ленинского комсомола!
Глядишь, и запоют её
на чёртовом английском языке
Это уж выдумки!
Пришла ко мне мысль
Огонь архитектурного пожара изменил
судьбу Андрея.
Огонь для всех. Для всех нас.
Тех, кто молится на алтаре архитектуры,
Кто просит о хлебе насущном,
Строив сейчас послушно крыши
Над пятыми этажами хрущёвок
Пожар в Архитектурном институте,
Андрей Вознесенский:
Пожар в Архитектурном!
По залам, чертежам,
амнистией по тюрьмам
пожар, пожар!
По сонному фасаду
бесстыже, озорно,
гориллой краснозадой
взвивается окно!
А мы уже дипломники,
нам защищать пора.
Трещат в шкафу под пломбами
мои выговора!
Ватман как подраненный,
красный листопад.
Горят мои подрамники,
города горят.
Бутылью керосиновой
взвилось пять лет и зим
Кариночка Красильникова,
ой! горим!
Прощай, архитектура!
Пылайте широко,
коровники в амурах,
райклубы в рококо!
О юность, феникс, дурочка,
весь в пламени диплом!
Ты машешь красной юбочкой
и дразнишь язычком.
Прощай, пора окраин!
Жизнь смена пепелищ.
Мы все перегораем.
Живешь горишь.
А завтра, в палец чиркнувши,
вонзится злей пчелы
иголочка от циркуля
из горсточки золы
Все выгорело начисто.
Милиции полно.
Все кончено!
Все начато!
Айда в кино!
АЙДА В КИНО!
Деревянные подрамники,
Выбеленные ватманом
Вознесенский в моём сознании
Стал совсем другим
Таким бунтарским и мятежным
Франсиско Гойей?
Да, Гойей!
Эй Гойя! Гойя!
Этот вибрирующий длинный звук этого имени
Йа-я, йа-я-я-я
Эхо космоса в Лужниках!
Его Вознесенского надрывного голоса!
Среди криков
Тысяч благодарных поклонников
И громом их аплодисментов!
А потом
Он стал Мэрилин
Он
Вознесенский
Совершенно неожиданно
Он заговорил о ней её голосом!
Он не рисовал её портрет
Просто он превратился в НЕЁ!
В несчастную суперзвезду!
Сегодня Мэрилин это Гойя,
Гойя это Мэрилин:
Я Мэрилин, Мэрилин,
Звезда, звезда.
Героиня на героине
Кому нравятся мои горящие цветы?
Кто говорит по моему телефону?
Кто снимает штаны
В моей гостиной?
Это невозможно, это ужасно!
И самоубийство непереносимо!
Ужасно, словно смех студийного босса!
Я помню Мэрилин.
Ее видели, как мне напоминают,
Водители автомобилей в ночном кино «драйв-ин»,
На стометровых экранах
Под россыпью мигающих звезд ночью
В прериях, в степях,
В перерывах, во время рекламы
Мэрилин тяжело дышит
Пока Билли Кид мастурбирует в толпе автомобилей
За рулем своего подержанного джипа,
Заменив ворованного коня сегодняшним мотором
Откуда Билли взялся?
В первый раз его видели вчера
Он стоял в позе, словно из фильма
«Ровно в полдень»
(Один из лучших вестернов
Американского кино 1952 год),
С украденными им четырьмя Оскарами
за этот фильм,
И пел:
«У дьявола есть пистолет»
Она в последний раз
Проверяет косметику на своём лице,
В отражении хрустального бокала Редел,
Который элегантный хулиган Роберт
Кладет ей в сумочку
На вечеринке в Белом доме, шепча:
«Эта форма бокала
Направляет вино в нужную полость рта,
Чтобы подчеркнуть его терпкость»
Джон стоит рядом и, улыбаясь,
Кивает своей благородной головой
Ковальчик в своей постели,
Осадок на дне хрустального бокала Редел
Ей еще хочется пить, во рту пересохло,
Неожиданно понимает, что
Попала в бедственную убийственную ситуацию!
И она вдруг перед лицом своей
Няни из её детского приюта:
«Норма Джин! Перестань!»
Мэрилин выбегает на улицу,
Чтобы потеряться в вязах
«Норма Джин»!
Няня ей кричит!
Её холодное-холодное тело
В холодных-холодных простынях
Разбитое стекло
На антикварном паркете
Среди вязов её ждет Билли Кид,
Смотрит в жерло пистолета дьявола,
Кричит:
«На счет «три!»
Мэлор репортёр, который все знает о бандитах,
Увидев «пистолет дьявола»,
Стенографирует происходящее
IV. В солнечный день, в заброшенной Олимпийской деревне в Мюнхене
Я стараюсь умилостивить
Моего приятеля студента-немца
Будущего архитектора Гуидо
И добавляю:
«У вас всё очаровательно и эстетично
Ваши баварские торты на день рождения словно здания.
Эти замечательные
Нео-рококо, нео-готические замки
И нео, нео, нео
В этом Новом для меня, но старом, как горы, свете»
Людвиг получил всё, что хотел его изысканный нрав!
Но король был полным сумасбродом,
В его голове рождается над Штарнбергским озером
Видение лебедя, который всю ночь кружит,
Как живая безмолвная тьма
«Окей,
Сказал Гуидо, улыбаясь,
Допустим, что сейчас 1972-й!
Огромное заброшенное пространство,
Как декорация к сделанной на коленке
Научно-фантастической картине
Космическая территория
Разрушенной цивилизации»
И я говорю:
«Я читал, что ваша Олимпиада в Мюнхене
Была роскошной Сплошные люкс-отели»
Вдруг жалобно мяукает кошка,
Гуидо улыбается:
«В этих развалинах есть привидения.
Сейчас здесь живет только одна охрана».
Во время Олимпиады 1972 г. в Мюнхене