Вместе с тем ремесло доносчика было опасным. Чтобы доказать правильность своего сообщения, он должен был пройти через тяжкие испытания. Недаром сложилась поговорка: «Доносчику первый кнут». Для сохранения тайны следствия его тотчас же брали, заключали в тюрьму. Если участников дела требовали в столицу, то обвинителя и обвиняемых везли «в железах», порой скованных одной цепью. Когда расследование заходило в тупик, пребывание под стражей растягивалось на длительный срок.
Чрезвычайно опасно было попасть в разряд ложных доносчиков («затейных изветчиков», по терминологии того времени). «Слово и дело» имело волшебную силу. Стоило прозвучать этим словам, как все замирало. Для многих людей крикнуть «слово и дело» было единственным способом привлечь внимание к своим бедам. Поэтому после взятия под стражу зачастую выяснялось, что «слово и дело» кричали «избывая побои», «без памяти», «хмельным обычаем». В этом случае затейного изветчика нещадно пороли и освобождали из тюрьмы, что вообще-то считалось довольно счастливым исходом. Совсем другой оборот принимали события, когда доносчик настаивал на своем сообщении и называл чьи-то имена. Подозреваемых немедленно арестовывали. Как правило, задерживали и всех свидетелей. Между прочим, если донос подтверждался, свидетели превращались в обвиняемых, так как, зная о государственном преступлении, не сообщили о нем сами.
Всеобщий страх перед «словом и делом» объяснялся тем, что эта формула была очень растяжимой. Под нее можно было подвести любой поступок. В случае нездоровья особы царской крови какого-нибудь постороннего человека могли привлечь к ответственности за ворожбу, как это случилось с некой Дашкой Ломановой, которая обвинялась в том, что сыпала пепел в след государыни, чем якобы вызвала ее болезнь, а также смерть царевича Ивана.
Широкий простор для произвола открывался в делах о «государевой чести». Во всех торжественных случаях следовало упоминать о царе. Но при этом требовалась немалая сноровка, чтобы самые невинные замечания не были восприняты как «неистовые» или «непригожие» речи. Казалось бы, в чем мог провиниться стрелец Ивашка Хлоповский, который поднял чашу за своего сотника со словами: «Здоров бы был Микита Дмитриевич Воробьин да государь»? Тем не менее он был нещадно бит кнутом за то, что упомянул царя после сотника. Через два года нещадно били батогами и бросили в тюрьму стрельца Томилку Белого, неосторожно похваставшегося, что он взял лошадь и ехал на ней, словно великий князь.
Наказывали также за описку в царском титуле. Если же подьячий пропускал один из полусотни географических терминов в полном титуле, то задачей розыска было выяснить, не сделано ли это по наущению какого-нибудь иностранного монарха, претендующего на спорные земли. В 1645 г. специально расследовалось курьезное дело. Сын боярский Назар Глазов подал челобитную, в которой как раз под именем царя были вписаны матерные ругательства. Выяснилось, что он по неграмотности спутал челобитную с черновиком, на котором его младший брат пробовал перо. Подобные эпизоды неоднократно воспроизводились в исторической литературе.
Розыск начинался с того, что обвиняемому зачитывались показания доносчика. Если обвиняемый заявлял, что на него возвели напраслину, то его «брали к пытке». Этот обряд устрашения заключался в том, что обвиняемому показывали инструменты палачей, раздевали его, клали руки в хомуты, а ноги в колодки. Иногда этот психологический прием срабатывал, и в «расспросных речах» появлялись признания. Но в глазах руководителей розыска более достоверными выглядели признания, вырванные под пыткой и записанные в «пыточных речах».
В Московском государстве пытки были менее изощренными, чем в средневековой Европе или на Востоке. Тем не менее российские застенки обогатили мировую практику двумя чисто национальными орудиями пытки: дыбой и кнутом. Дыба представляла собой сооружение из двух вертикально вкопанных столбов с перекладиной наверху. Палачи заводили руки жертвы за спину, связывали их длинной веревкой и тянули через перекладину. Связанные руки выходили из суставов, и человек повисал на дыбе. В таком положении ему наносили удары кнутом. Пыточный кнут предположительно походил на увеличенную в размерах плеть. Судя по свидетельствам очевидцев, палачи были настоящими виртуозами своего дела: «Они могут класть удар к удару ровно, как бы размеряя их циркулем или линейкой. Сила ударов такова, что каждый пробивает кожу, и кровь льется ручьем; кожа отставала кусками вместе с мясом». Бытовало убеждение, что опытный палач может одним ударом кнута убить человека. Если это справедливо, то на дыбе часто били вполсилы, так как обычная норма составляла 1015 ударов.
Снятых с дыбы (чаще всего в бесчувственном состоянии) отдавали тюремным служителям с наказом тщательно оберегать их здоровье. Помимо дыбы и кнута в запасе у палачей были другие орудия.
Сохранился «Обряд како обвиненный пытается» наставление по ведению розыска. После дыбы и кнута рекомендовалось использовать следующее: «1-е, тиски, зделанные из желеса в трех полосах с винтами, в которые кладутся злодея персты сверху большие два из рук, а внизу ножные два; и свинчиваются от палача до тех пор, пока или повинится, или не можно будет больше жать перстов и винт не будет действовать. 2-е, наложа на голову веревку и просунув кляп и вертят так, что оной изумленным бывает; потом простригают на голове волосы до тела, и на то место льют холодную воду только что почти по капле, от чего также в изумление приходит». Кроме этого, палач «висячего на дыбе ростянет и зажегши веник с огнем водит по спине, на что употребляется веников три или болше, смотря по обстоятельству пытанаго».
Согласно неписаному обычаю, каждый, кто после трех пыток показал одно и то же, освобождался от дальнейших мучений. От тех, кто менял свои показания во время розыска, палачи не отступали до тех пор, пока их признания не совпадали с доносом вплоть до мельчайших подробностей. Требовалось, чтобы эти признания слово в слово повторялись на трех последних пытках. Если обвиняемый в чем-то сбивался, весь цикл мучений возобновлялся. Не существовало никаких ограничений по возрасту обвиняемых. Так, 80-летний настоятель монастыря Федорит был «пытан накрепко и клещами ежен по спине и не единожды».
В XVII в. местные власти принимали активное участие в розыске. Вместе с тем за каждым политическим делом бдительно следили из столицы. Круг должностных лиц, допускавшихся к «государевым делам», был ограничен. Например, губные старосты из местных дворян имели широкие полномочия по борьбе с разбоем, но не смели касаться государственных преступлений. Только назначенные царем воеводы могли вести допросы по политическим делам. Выборные должностные лица привлекались лишь в исключительных случаях. Политический розыск считался одной из важнейших обязанностей воевод. Пренебрежение к этой обязанности не прощалось никому.
В 1630 г. псковского воеводу князя Д.М. Пожарского, героя освободительной борьбы против поляков и соперника Михаила Романова при избрании на царский трон, судили за то, что он отмахнулся от доносчика со «словом и делом». По ходу розыска воеводы сообщали в Москву о каждом своем шаге. Обычно воевода, приняв донос и распорядившись взять всех причастных под стражу, запрашивал столицу. Через некоторое время приходил указ, предписывавший, например, «пытать накрепко» всех подозреваемых. Результаты допросов «расспросные» и «пыточные» речи посылались в Москву, откуда направлялся следующий указ. Наконец, эта переписка завершалась присланным из Москвы приговором, который воевода приводил в исполнение.