Так что там с Нелли? переключила Елена его внимание.
Да, пока ничего. Я всё думаю над тем, сколько ей заплатить. Как надумаю, обязательно вам это опишу! Во всех подробностях.
И долго ты собрался над этим думать? подколол его Ганимед.
Так это будет зависеть уже не от меня, а от Елены и Креусы. Ведь с честными девушками можно делать всё то же самое, но по любви.
То есть бесплатно?! оторопела Елена.
Или сколько тебе за это заплатить? заржал Ганимед.
Да у вас денег не хватит! засмеялась Елена. Но эта мысль, сама по себе, жутко ей понравилась. Нет-нет, не о самих деньгах, разумеется, а узнать, насколько сильно Ганеша её ценит. Хотя она тут же отогнала и эту мысль, тут же осознав, что теперь и это может выражаться для них в деньгах смазливой Нелли. Этой прости господи. И, как и все честные девушки, скорчила обиженную мину.
Разумеется, из ревности. На что Ганеша только и рассчитывал задушить сопротивление Елены Неллоновой нитью повествования. И улыбнулся.
Ну, а пока мы не выдвинулись в «Метро», предлагаю снова отправиться в литературнэ!
Давай-давай, поддержал его Ганимед. Что у тебя там?
То, что было со мной почти два года назад.
И на чём в этот раз мы туда отправимся? усмехнулась над ним Елена. На машине времени?
Сейчас узнаешь, самодовольно улыбнулся Ганеша и достал тетрадь.
«Стоит ли упоминать о том, что в ту далёкую эпоху, когда не было автомашин, ты мало куда мог добраться? Чисто физически. И если и пускался в какие-либо путешествия, то это было чем-то безумно тяжким и нудным, только и ожидая в карете, телеге или омнибусе, трясясь на кочках:
Ко-гда же э-то у-же за-кон-чит-ся?
И наконец-то позволит тебе вздохнуть, встать, отряхнуться от придорожной пыли, грязи навязчивых фантазий о симпатичной соседке, сидевшей напротив тебя в кружевных воланах, и нудных размышлений во время глазения в окно о своей нелёгкой доле, заставлявшей тебя всю дорогу покорно опускать глаза.
Под её быстрым взглядом.
Наконец-то прийти в себя. Шагнуть вслед за ней на тротуар. С сожалением оторвать от мечты, ускользающей в подворотню, свой восхищённый взгляд, глубоко вздохнув о том, что из-за сопровождавшей её пожилой гувернантки она так и не решилась назвать свой новый адрес, и наконец-то оглядеться по сторонам:
На убогие одноэтажные дома, живописные лужайки и робкие стайки пугливо слоняющихся из стороны в сторону деревьев, уклоняясь от настигающего их холодного, пронизывающего осеннего ветра. Обжигая лицо и руки воздушными поцелуями неторопливо приближающейся Снежной Королевы со всей её шумной свитой метелей, порывистых ураганных ветров и ледяных дождей, превращающих всё и вся в сияющие кристаллы чистейшего льда. Заставляя деревья, как пажей, склонять перед Снежной Королевой свои сверкающие на солнце стеклярусными доспехами ветви до самой земли. А стволы от такой непривычной для них нагрузки внезапно лопаться от подоспевшего вслед за ней трескучего мороза. Громыхая о покрытую толстой ледяной корой почву всей своей хрустальной массой.
Заставляя главного героя тут же отводить от этих ёлочных и берёзовых украшений свой суетливый взгляд и, чтобы не растерять остатки тепла из омнибуса, торопливо кутаться в дорожный плащ.
А читателя в свой тёплый плед. А то и (внезапно продрогнув, как и главный герой, которому непривычно холодный ветер этих мест залетал запазуху и овевал бока) сходить за горячим чаем, прихватив пирог.
В отличии от главного героя, который был измотан долгим путешествием, смертельно голоден, разбит плохой дорогой, сидением на жёсткой деревянной лавке и, почесывая затёкший зад, не имел возможности даже перекусить. Вынужденный (сглатывая от голода и жажды слюну на ваш пирог и чай) тут же отправится по своим делам, навязанным ему автором, чтобы захватить воображение читателей.
То есть, фактически, был постоянно привязан к одной точке повествования. Что и вынуждало писателей то и дело вдумчиво её описывать, заставляя читателя терпеливо выслушивать разливанные бредни автора, пока тот исступленно наслаждался местными красотами глазами проходящего мимо них главного героя, пытаясь подчеркнуть местный колорит. Заставляя читателя терять терпение и интерес к роману.
И Аполлон, учтя негативный опыт других писателей, за рулём своей «Короны» теперь каждый день осуществлял мечты любого литературного героя предыдущих эпох. Меняя одну локацию за другой. Наслаждаясь местными красотами со своей красоткой с видовых и заползая на самые-самые вершины сопок по разбитым такими же, как и он, энтузиастами грунтовым дорогам, нещадно шлифуя резину в рытвинах.
Чтобы наконец-то заглушить раскалённый двигатель, потрескивавший от возбуждения выхлопной системой, выйти из машины и слегка ошалеть от того, какие шикарные виды с низложенной их к ногам панорамой Дельф оглушали тебя своим размахом. Уходя в глубокую голубую даль над серебристо-синим морем, испещрённым крошечными корабликами красных, белых, синих, серых и других цветов на этой голубой опушке. И не менее голубыми вершинами стеснительно прятавшихся за спинами друг у друга сопок. Пока солнце смеялось сверху над их глупостями, согревая своими лучами и улыбками.
Ведь любая мечта вдохновляет! Поэтому Аполлон был буквально окрылён, не к месту порхая, как бабочка, от места к месту. Особенно тем, что Сита, пару минут понаслаждавшись с ним местными видами, тут же кидала в кусты окурок, от души наплевав (на окурок, а не) на правила противопожарной безопасности и прямо в машине осуществляла те его мечты, о которых он в море столь исступлённо мечтал, не смея нарушить обед безбрачия.
И не только он. Осуществляя свои мечты с Ситой «за себя и за того парня». А точнее за целое стадо парней, что толпились за Аполлоном в тесном коридоре желания на судне «Делос». Понимая теперь, насколько мучительно тесные на судах коридоры.
Но не будем забегать вперёд, расталкивая локтями предвкушения других моряков, в объятия буфетчицы. Речь о ней зайдёт чуть позже к нему в каюту. Заставляя других моряков, оставшихся за дверью, строить свои догадки. До гадкой сути их общения и взаимодействия на высокогорном плато похотливых фантазий других членов экипажа, возносивших Аполлона и Нарцисса ввысь: до супергероев! Что становились у матросов в курилке чуть ли не литературными. Срывая штампы!
Ведь если Аполлон давал в море обет безбрачия сознательно, сублимируя энергию чтением сложных книг и катая Сизифов камень, то все остальные моряки бессознательно, только и мечтая его (хоть с кем-нибудь!) нарушить. И выплеснуть на неё котёл с раскалённым маслом своего бессознательного, обжигая мечтами. День за днём, ночь за ночью пока не остынет масло. Твоей души. Заставляя тебя вдохновляться безобразным до той (даже невообразимой на берегу) степени, которая от постоянного заключения в замкнутом пространстве судна обостряет твой сенсорный голод так, что не просто сносит в море тебе крышу, но и делает даже безобразное по-настоящему прекрасным. Пока ты не сможешь его хоть с кем-нибудь(!) осуществить. Подозревая, что Аполлон и до сих пор, раздувая ноздри, столь же примитивен, как и они. И только об этом и мечтает. Но уже не на словах, как они в курилке, а за закрытой на ключ дверью. И более половины безумно долгого рейса обжигали Аполлона своими роскошными фантазиями, вливая в него раскалённую лаву своих энергий.
Которые он теперь и выплёскивал на Ситу. Одну за другой. Заставляя Ситу их воплощать, замирая от их восторга! Именно их. Как и любая нимфа, чутко улавливая в нём гулкое отражение их страстей. Впрочем, это и называется «коллективное бессознательное», заставлявшее теперь Аполлона толкаться в приёмной Ситы всем экипажем судна, принимавшей их по одному, как капитанша, выдавая секс, как честно заработанную ими за рейс плату, чтобы те не пустили её по кругу. Своих бесконечных фантазий, закольцованных в море на одном и том же. Как могло бы показаться, когда Аполлон вспоминал, о чём именно громогласно мечтал в курилке тот или иной моряк и тут же блистал в объятиях Ситы той или иной гранью своего бессознательного (желания себя реализовать) во всей красе!