Скучно богатырю одному дожидаться Горячится конь под седлом, удила грызет, землю роет стальным копытом Ничего не видать в степи живого, не над чем от скуки потешиться
Ползет змейка серая, искрятся глаза у гадины, раздвоенный язычок шипит и вьется
Занесу!.. крикнул Ураган, а сам подсмеивается в бороду.
Ничего, дяденька, заноси!.. Мне это сподручно
Знаю, потому и не трогаю, проворчал богатырь.
Вереница волков тощих-претощих, голодных, изморенных между барханами, крадучись, пробирается.
Я вас! заорал Ураган.
Метнулись в страхе вороватые звери, прыснули во все стороны.
Э ге-ге! послушайте, стойте!.. жалко мне вас стало!.. кричит им вслед богатырь: гони, ребятки, на север Там я для вас обед приготовил: нагнал проезжего человека с конем, закрутил, задушил, замучил, спать уложил, песком принакрыл Гайда! Поройтесь!.. То-то я добрый!..
Спасибо, дяденька! провыли волки и пустились вприскочку по указанному направлению.
Так забавлялся, развлекался Ураган-богатырь, товарищей поджидаючи
Долго ли, скоро ли загудело по степи, холодом повеяло, завыло, засвистало, скачет Ураганов брат-зимник: дед-Буран. Прискакал, обнялся с братом Взвились винтом чуть не до неба и снова на землю спустились.
Как поживаешь?
Чудесно!.. Как ты?..
Скучно летом зато выспался!.. Что же, пока мы с тобою двое?
Пока двое
Подождем, побеседуем
Дед-Буран был на гривастом сивом коне, звали коня Пургую. Сан дед в белом овчинном халате, в таком же малахае, и борода у него была, как у брата, до пояса, только, как лунь, белая Тряхнет бородою глаза занесет мелкими, льдистыми снежинками
И чего гнали мы, спешили! рассуждают меж собою братья-губители. Вишь его, ночь; только показалась звезда предутренник: неповадно Зною, первому палачу людскому, с его роднею в такую пору показываться Подождать, пока солнце взойдет, приходится
Стали дожидаться.
Забелела полоса на востоке, вспыхнуло небо золотым светом, понеслись над степью-пустынею невидимые голоса Из-за высоких барханов проглянуло солнце
Теперь скоро! решили братья и оба на восток воззрились
Тихо, словно не по земле ступает, по воздуху плывет медленно приближается Зной-богатырь И глазам смотреть на него больно; лица разглядеть нельзя в его огненном сиянии.
Сам один, али с детьми, с ребятами малыми?
Захватил и ребят на совет, да поотстали, следом бегут Слышь, костями постукивают? отвечал Зной-богатырь
А дети у него: сын Голод да дочка Жажда, злые, презлые, тут как тут, из-за ближнего бархана поспешают.
Едет Голод, костяк костяком: очи провалились, зубы оскалены и едет на тощем-претощем верблюде, кожа да кости Едет и сестрица его Жажда, телом вся в брата, а сидит, еле держится, на тощем осле-ишаке.
Тутотка ли, тятенька? Поспели!
Ну, теперь все в сборе! загремел Ураган. Приступим к совещанию
Приступим! отвечали все хором.
Говорят, братцы мои, что люди зазнаваться стали, начал Зной. Мало того, что у себя, где воду мы не могли одолеть, тени понастроили, деревья понасажали, надо мною стариком надсмеялись. Говорят, будто мало им того места, где самим Богом воде быть указано, дальше в пустыню, в наше исконное царство, проводить ее собираются. Где, бывало, часа перегона от городских стен до наших пределов не было, теперь уже и в день не проедешь обидно!..
Ну, это мне плевок, похвастался Ураган. Разнесу, размечу, позасыплю песком те арыки, с корнем деревья повыворачиваю Гляди: мало ли я на своем веку царств обратил в пустыню Покажи, где еще такие новые?..
Сидели бы, небось, по своим норам, заворчал дед-Буран, а то к нам в пустыню и в одиночку, и целыми караванами ходят, под носом у нас понарыли колодцев Норовят всё летом пакостить; зимою, небось, когда я на страже, боятся
Что ж меня, значит, не боятся? осердился на брата Ураган-богатырь, только что перед тем расхваставшийся.
Полагать надо!..
А ты поразрой пески, мало, что ли, найдешь костей человеческих? Да!.. Поди-ка поройся, и счета не будет Чьих рук это дело?..
Все стараются! нечего считаться да ссориться перебил Зной, не время!..
Нас тятенька даже в города посылал, и мы там немало находили работы, затрещали костями детки.
Все хороши, да в одиночку не воины, оборвал Ураган. Я начну рвать, метать, ты, Зной, опоздаешь
Я припеку здорово, тебя, черт знает, где носит в то время попусту! перебил Зной.
Вот и мы с сестрой тоже в разлад: редко вместе Начну я свою работу, а у людей вода не отнята ну, денек-другой промаются, а там и добредут до жилого места
Я на воду не властна, выстукивает зубами сестрица, воду тятенькина обязанность отобрать мое дело после брать за горло.
Цыц! крикнул Зной. Так вот мы и собрались здесь для того, чтобы путем сговориться, позабыть ссоры да разлады и действовать сообща к погибели человеку и всему живому, разом дружно накидываться и зорко стоять настороже неприкосновенности пустыни нашего мертвого царства Мертвое так и должно быть мертвое и мы, вековые богатыри, страшная слава которых давно уже прошла по всему свету, самими людьми достойно воспетая, не посрамимся во-веки
Кто против нас в союзе посмеет?! гаркнул Ураган.
Кто дерзнет?! загремел Буран.
Сунься только! затрещали, зашипели Голод с Жаждою.
Да будет так! поднял руку в знак клятвы старый, лучезарный Зной и так засверкал очами, что дед-Буран отвернулся.
Легче, говорит: борода таять начала!..
Случилось тут пронестись степью вечному бродяге, путнику легкому Перекати-поле.
Скакало оно, неслось, подпрыгивало, с гребня одного бархана на гребень другого переносилось, зацепилось за кустик сухой, задержалось и слышало весь разговор собравшихся злых степных губителей.
Ох вы, горе-богатыри!.. заговорило Перекати-поле, не такая пора теперь, чтобы словами похваляться, зря только хвастаться Скоро настанет конец вашему царству злому Идет, гремит, пыхтит да посвистывает новый богатырь, идет с далекого запада, где прошел, вековой след оставил железом воду сковывает, цепи на пустыни двойные накладывает Да не враг людям идет, а друг и покровитель: за его спиной, что за каменною стеною, человеку Скоро и сюда появится, вашу степь окует, загремит по железу железом, и ляжете вы все у его ног, как псы послушные, потому ведет того богатыря могучего человеческий гений
Задумались над этими словами вещими злые силы пустыни, тревожно покосились на запад и, понурив головы, тихо, шагом в разные стороны разъехались
Литавры Магомета Тузая
Урда[13] ликовала, когда молодой хан Азрет впервые вступил на трон Тимуридов. Его сверстник, такой же юный Магомет Тузай, любимый музыкант ханский, грянул на своих золоченых литаврах торжественную песнь славы и радости.
До глубокой старости жил хан Азрет; состарился и Магомет Тузай, всюду сопровождавший, во главе дворцового хора, своего повелителя и друга.
Гремели золотые литавры и славу победы над врагами, и ликование торжествующих победителей, и тихие радости любви и мира, и плач о погибших героях, сложивших на поле брани свои головы.
Умер хан Азрет, и на его погребении, в последний раз, скорбно прогудели литавры Магомета, вызвав обильные слезы народа.
Взошел на престол новый хан, нелюбимый, своенравный и кичливый Даур, и спросил:
Почему перед хором моим не вижу я этой старой собаки, почему не слышу литавр? Одни трубы да флейты, воют, будто голодные волки в пустыне!
Вышел из толпы Магомет, говорит:
Повелитель! не могу я извлечь из моего инструмента веселый бой ликованья, когда в нем не замерли еще звуки великой, неутолимой печали, по истинно-великом, незабвенном правителе.
Разгневался хан Даур, приказал сорвать со старика одежды и на его обнаженной спине выбить веселую дробь с перекатами. Хотел еще смерти предать, да народ на коленях умолил, и отпустил хан старого литавриста с позором.