Подождал, чтобы огонь занялся, и боком запихал коробочку в зазор между бортом и днищем, протолкнул поближе к рогоже, постланной на дно. Ярская застава недалеко, дым увидят.
Около телеги плугаревы белые онучи, обвитые крест-накрест тёмными ремешками поршней, мелькать перестали. Теперь топтались воины, обутые в чёрные короткие мягкие сапоги с вышитыми ползущими вверх красными змейками.
Подземцы!
Ощетинившимися голодными волками они наскакивали на яра. О том, что это яр, говорило и количество противников, которых он всё ещё удерживал на расстоянии, и его рыжие, лоснящиеся от масла, высокие сапоги, какие у плугарей один лишь князь может себе позволить. С рыжего голенища на Дарьяна скалилась тиснёная крылатая собака.
Думал Дарьян недолго, упёрся ногой в днище, схватился обеими руками и выломал тонкий кол. Удачно получилось, обломанный конец острый. Рывком перекатился к тому борту, где спиной к нему приплясывали подземцы.
Наскакивали умело, оттеснили яра от телеги и теперь один старался зайти ему за спину. Яр при каждом замахе взрёвывал, часто во все стороны то по металлу, то по дереву, обтянутому кожей, бухали его тяжёлые удары.
Лёжа на спине, Дарьян прицелился остриём, словно на рыбу у мелководья охотился. Рыбу он бил метко, не хуже, чем мелкого зверя пращою.
Длинный точный выпад и деревянное жало ударило подземца в сгиб под колено. Тот сдавленно охнул, нога подогнулась. А в следующий миг повалился в траву с окровавленной шеей, истово засучил ногами, засипел. Ещё совсем молодой, безусый, как Дарьян, испуганный.
Трое его соплеменников топтались не близко, из-под телеги не достать. Вокруг уже клубился белый дым, огонь въедался в зерно, облизывал влажные жерди.
Окрылённый боевой удачей, Дарьян выскочил с другой стороны меж колёс, отбросил котомку подальше и обежал телегу.
Спиной к нему сражались три хищно ссутулившихся плечистых воина, одетых под пластинчатой бронёй во всё чёрное. Бились устрашающе слаженно, как шестилапая зверюга из Мраковых чертогов, приседая и приплясывая, пытались достать яра. А тот обливался потом, тяжело дышал, и отбивался уже через силу.
Дарьян размахнулся отчаянно, далеко, послал деревянное острие под колено тому подземцу, что был ближе.
Этот боли словно не почувствовал, на ногу припал, но даже не вздрогнул. Вместо этого мгновенно в прыжке развернулся, оказался лицом к лицу с юным плугарём.
От такой прыти и выдержки Дарьян обалдел, ведь никогда не бывал в настоящем бою насмерть. Уже не осознавая, что и зачем делает, попытался с силой ткнуть палкой в зазор брони.
Не успел. От мощного удара круглым чёрным щитом с ползущей по краю красной змейкой влетел в борт телеги, запнулся о ногу мёртвого юного ратника и чуть не упал.
Подземец шагнул, надвинулся. Весь в чёрном, подражая тьме нижнего мира, выше Дарьяна на голову, хотя дома в свои шестнадцать вёсен он уж многих перерос.
Коротко, резко, невысоко умелая рука привычным движением вскинула меч.
От перекошенного, вымазанного сажей лица, от дикой ярости в сверкающих белками глазах горло Дарьяна перехватило так, что ни выдохнуть, ни крикнуть. А кричать хотелось. Орать изо всех сил: стой! Погоди! Не руби! Не убивай! Жуткий последний миг жизни, невыносимый, тошнотворный странно растянулся.
И тут страшная чёрная башка вдруг легко сорвалась, отскочила от плеч, словно ненастоящая, словно во сне. Онемевшего парня хлестнуло дробью тяжёлых капель.
Яр уже успокоил тех двоих, с которыми его оставил Дарьян, один лежал ничком недвижимо, другой мычал, вяло, бессмысленно ползал в сырой, залитой кровью траве и успел-таки, спас мальчишку-плугаря.
Тяжёлая обезглавленная туша повалилась Дарьяну в объятья, он не удержал, вместе с ней неуклюже рухнул на колени. Тёплая, ещё живая кровь залила лицо, попала в распахнутые до бровей глаза, наполнила раскрытый в беззвучном крике рот.
Подмо-ога-а-а! ликующе взвыл кто-то рядом из травы.
Лошадь, и так обезумевшая от разгорающегося за спиной огня, от мешанины страшных запахов и звуков, заржала, шарахнулась, вырвала узду из крепких рук.
Дарьян ничего этого не увидел, моргал, судорожно сглатывал кровь. Удар оглобли пришёлся ему повыше виска, разом выкинул в глухую непроглядную тьму.
Глава 2. Яргород
Разбудил холод. Вытертая до лысин шкура одеяло никудышное. Близка середина весны чувствовалась лишь в полдень, а сейчас, перед рассветом, было зябко. Видно, что хлев для молодняка тёплый, новый, в полутьме белые брёвна будто даже светились, ещё пахли свежей стружкой, но сквозь распахнутое оконце студёное дыхание утра забралось и сюда.
Лёжа на соломе, Дарьян скосил глаза в соседний закут, его обитателям холод нипочем. За оградкой из тонких колышков, подперев друг друга меховыми боками, мирно спали козлята.
Откинул шкуру, сел, и мир опасно качнулся. В голове отозвалась притихшая во сне боль. Вспомнился пришедший накануне вечером тощий болтливый старик с жидкой, торчащей вперёд бородёнкой дед Звеняга. От него пахло лошадьми, стойлом, но в мешке он принёс пучки трав, тряпки, большие и маленькие бутыли с лекарственными отварами.
Как же долго он истязал! Отмывал засохшую кровь и грязь, лил на рану над левым ухом сначала одно зелье, потом другое, третье, теребил, мял больное место.
Под конец Дарьян не выдержал, рассвирепел, попытался спихнуть, прогнать навалившегося старика, но тот оказался удивительно ловким, резко, больно заломил локоть и всунул меж зубов горлышко самой маленькой бутылочки, влил чёрную, поганую на вкус настойку, словно на своих годами не стираных онучах пополам с полынью её настаивал. Боль отошла сразу, будто испугалась, а зелье, как выяснилось, было ещё и сонным. Уже побеждённому, неотвратимо засыпающему паре-плугарю дед замотал голову так, что ни одна шапка не налезет.
В углу хлева Дарьян увидел комок тряпья, подошёл его грязные, задубевшие от высохшей крови рубаха и овчинная душегрейка. Всё равно надел, чтобы согреться. Спасибо старику: портки и сапоги не снял.
А вот новой шапки, что слетела под телегой, и старого, но ещё крепкого ремня с ножиком в расшитых бисером ножнах не нашёл. Как и котомки, что брал с собой в дорогу. Дарьян осмотрелся, пошарил в соломе. В котомке была вещь, одолженная лично у князя-плугаря Годоты. Ценная вещь. Которую в дорогу брать, конечно, не следовало. Даже несмотря на то, что она, скорее всего, для этого и предназначалась. Теперь надо думать, что с этим делать.
Думать, однако, было невмоготу, мысли ворочались с трудом, словно в тёплом овсяном киселе, тело подрагивало от слабости, как после болезни. Пошатываясь, хватаясь за что попало, Дарьян вышел на улицу.
Очутился во дворике меж такими же хлевами, во влажной беззвучной тишине, которая наступает лишь в предрассветном замирании всего живого, когда солнце ещё не показалось, но уже погасило звезды, разбавило ночную тьму до серого сумрака.
Теперь, в плотно запахнутой душегрейке, утренний воздух показался не зябким, а свежим, бодрящим. Впереди над приземистыми хлевами в туманной дымке высились богатые новорубленые дома в три и четыре яруса. Большинство строений венчали теремки и светлицы с причудливыми резными гребнями коньков. Взгляд скользнул по их крышам вправо Ого! Да где ж эта земля, что взрастила такое древо-великан?! Десять обхватов? Пятнадцать?!
Обращённый ликом на юг, над городом возвышался выдолбленный из ствола Симаргл, страж Миродрева, пронзающего корнями подземные глубины до самого дна Мраковой бездны, а кроной достающий до небес. Там, на ветвях, в недоступной даже птицам вышине, раскинулся небесный град, где обитают пресветлые владыки, туда возносятся души праведников, тех, кто чтит заповеди создателя Рода.