Просто не хочу кормить зерно своим потом, чтобы потом в один миг глупо всё потерять. Да ещё должником остаться.
Ратмир вяло кивнул затухающему закату.
Растущая луна наливалась сиянием, а город внизу сливался в единую тёмную массу с редкими жёлтыми искорками, которых становилось всё меньше. Под сенью крыльев могучего покровителя, высоко, в темноте, Дарьян почувствовал себя спрятанным, бестелесным.
У меня на днях сон был, тихо начал он. Будто мы с отчимом идём по вспаханному полю. Пахали тяжело, выжались до донышка. Солнце палило нещадно, из нас вытопилось столько пота, что и до сих пор земля от него ещё влажная. У меня в теле больно тянет каждую жилу, будто твои парни всем скопом меня отпинали. На поле нет ни одного ростка, хотя всходам уже пора быть по щиколотку. С горя отчим мечется как безумный. А я чувствую, ноги тонут, земля нас засасывает. Она скудна, ей мало нашего пота, хочет сожрать нас целиком и хоть сколько-нибудь насытиться. Такова её природа: переваривать всё, что подвернётся. Ору во всё горло, пытаюсь выдрать ноги, убежать, но лишь тону ещё быстрее. А отчим ликует, сам опускается на колени, погружает в землю руки, с дикой радостью отдаёт ей себя.
Нас противно, медленно утянуло в ненасытное земляное нутро. Теперь я земля. Перед глазами небо. Как в лесу, если задрать голову, только вместо деревьев колосья. Ощущаю, как во мне двигаются, растут, едят меня тысячи корешков. Но боли нет. Отчим рядом, счастлив точно младенец. Мы накормили землю, вызрел добрый, жирный колос.
Мать и сёстры пришли жать. Ревут в голос, что потеряли своих мужчин, но рады небывалому урожаю. Я тоже рад. Теперь они не пропадут, хорошо выручат с продажи, зиму переживут в сытости и тепле. Денег хватит не на один год. Вдруг чувствую, издалека докатывается дрожь и понимаю: мчатся табуны. Потом слышу яростные крики. Конницы всех князей долины несутся сюда, будет страшная сеча. Мать и сёстры ещё не знают, спокойно жнут. Кричу им: бегите, спасайтесь! Но у меня нет голоса. Ничего нет. Ни рук, чтобы встретить врагов с оружием, ни ног, чтобы убежать. Я беспомощен, я земля. Но мать уже и сама слышит, успела с моими сестрёнками скрыться в лесу.
Подземцы, яры, оланки, елаги, горяне, угорцы, приморы все выскочили на поле с разных сторон, сшиблись. Боевые кличи, хрипы умирающих, ржут лошади, бешено звенит железо, трещат ломающиеся древки, кости всё как единый, непрекращающийся раскат грома. Землю нещадно топчут. В меня на локоть проваливаются лошадиные копыта, на три локтя вонзаются копья, топоры.
Всё кончилось быстро. Уцелевших нет. Поле месиво грязи, крови, изрубленных людей и лошадей. Вместо колосьев поломанные и целые рукояти. Мать и сёстры бродят среди мёртвых. Стенают, заламывают руки, словно помешавшиеся рассудком. Им предстоит голодная, страшная зима. Если выживут, придут сюда весной, изливать пот на это поле вместо нас. И когда-то оно поглотит и их. А земля рада, ей нет дела до людей, кровь насытила её щедро, глубоко. Я снова одурело беззвучно ору, не хочу исчезнуть, слиться с ней окончательно, как отчим.
Ратмир расслабленно опирался спиной на гладко отёсанные доски, смотрел перед собой, между перилами и свесом крыши, в чернеющее, с дрожащими звёздами небо, но неподвижный взгляд выдавал внимание, с каким слушал. И тут Дарьян решился спросить. Вот так в лоб. Сейчас вдруг почувствовал: можно.
Наводку на наш обоз подземцам дали вы? Хотите, чтобы наш князь убоялся и вашу рать взял?
Ратмир медленно повернулся, смотрел так долго, что внезапная уверенность Дарьяна улетучилась.
Я могу сказать правду, голос обдал ледяным пронизывающим ветерком, могу дать подтверждения, и ты поймешь: я ответил честно. Но это неважно. Бессмысленно. Важно лишь одно, умолк, чтобы сказать с нажимом, важно можешь ты себя защитить или нет. И если можешь, тебе либо плевать кто и зачем на тебя напал просто убьёшь их, либо легко выяснишь правду с помощью калёного железа. Много болтают и выспрашивают слабые. Возмущаются после драки, что их обидели, треплются о несправедливости. Потому что их оружие только слова. Неплохое само по себе оружие, да только отбиться словами от мечей получается редко и не у каждого. Зато в умелой руке меч легко затыкает глотки. Часто даже не пустив крови, одним своим видом. Яр криво, холодно усмехнулся. А что по душе тебе? Изворотливое слово или верный меч?
В груди у Дарьяна заколотилось сильнее, пожалел, что втянул княжича в такие разговоры, но ответил искренне.
Я хочу иметь сильную руку и меч, чтобы защитить семью, дом и моё зерно. Помедлил и твёрдо, глядя княжичу в глаза, прибавил: От кого бы то ни было.
Худое лицо Ратмира, наполовину освещённое ярким месяцем, плавно оскалила улыбка. Он одобрительно кивнул и затылок с золотой косой вновь откинулся к стене, взгляд обратился в глубину ночи.
Наши деды ещё помнят, как выжимали сок из камней, чтобы наши отцы не умерли с голода, Дарьян наблюдал за чёткой на фоне неба линией лба и носа с лёгкой горбинкой, за пятном тени под скулой, которое шевелилось в лад с неспешной речью. Нищее дикое племя на задворках оланков. Нам можно пообещать землю в долине и тем уговорить проливать кровь против кертичей, а потом хитрыми, изворотливыми словами заболтать, дескать, недопоняли вы и договор-то не о том был. Да и князь, с которым уговаривались, погиб. Как и сын его. А с малолетнего внука какой спрос? Ждите его совершеннолетия. А когда внук вошёл в возраст да кто уж такие давние дела помнит! Сидите на севере и к добрым людям носа не суйте, а то его могут и мечом отхватить. Мы сидели долго, до тех пор, пока проклятый подземный вой не распугал в лесу даже белок. И до тех пор, пока не стал княжить у нас Боримир. Весной он занял Выгорецу, где и селищ-то почти не осталось, потому что подземцы много дворов пожгли и многих к себе увели. Мы начали пахать оставленные наделы, рубить новые огневища, местных не трогали. И стали ждать в гости оланков. Окрылённые и одновременно до поноса напуганные своей смелостью, ведь были уверены, что против оланков нам Симаргл не помогает. Даже наоборот. И оланки до того не верили в своё поражение, что ехали на битву, как на пирушку в поле. Обозы с выпивкой, жратвой и бабами обгоняли войско, а когда подходила основная рать, каждый вечер начиналась грандиозная попойка. На следующий день выдвигались только к полудню. Ратмир ждал такого удивлённого косого взгляда и не смог сдержать кривую усмешку. Что, не так тебе рассказывали про первую войну?
Я слышал кое-что Но, конечно, не такое. Про первую войну у нас говорить не любят, а записи остались скупые.
Прадед Боримир вышел им навстречу, выбрал удобный склон, перепахал его канавами, окопался на вершине. Оланки вышли на нас к вечеру, многие так и не протрезвели. Их было много, раз в пять больше, чем нас, большая конница. Мы побили их так легко, что сами не поверили. Поэтому и пошли дальше, сюда, на Серебрянку, взять Обещанную землю целиком. И эту войну они потом назвали Собачьей злобой. Тогда и после, в Лживую битву, как вы её называете, мы хорошо оланкам наваляли. Это теперь они подобрали зады, втянули животы, и хоть как-то похожи на грозных хозяев Немирова дола. А у вас что плетут молодым о первой войне?
Говорят, вы напали ночью, словно Мраковы духи. А прежде ходили по сёлам и до единого человека всех вырезали. Ни баб, ни младенцев не щадили.
Ага, зло перебил Ратмир, и глодали сырое мясо с их маленьких косточек. Просто из Выгорецы никто добровольно не ушёл, хотя мы не удерживали, а теперь говорят, что мы всех вырезали. Люди обрадовались, что теперь рать есть, теперь подземцы не сунутся. Оланки были далеко, в Выгореце ни одного селища не осталось, где не покуражились бы подземцы. Все в долине помалкивают, как позорно оланки обделались в первую войну, сочиняют про яров смрадное. Знаешь почему? Ратмир вдруг возвысил голос, плечом наклонился к Дарьяну. Потому что все вы ещё союзники. Война не кончилась. В голос признали наше право на северный дол, пошли на мировую, но шепчетесь, ведёте тайные переговоры. И опять откинулся затылком к стене. Презираете нас. Не за то, что оттяпали здоровенный кус богатой земли. Не-е-ет. Яргород на Серебрянке тычет вам в глаза вашей слабостью. Ведёте бесконечные разговоры о справедливости и Веславом Законе, понимаете, да вслух признать не хотите, что правда у того, у кого рать крепче.