Горничная потупила взгляд и ответила, что платье не вычищено, и что застежка на поясе порвалась, и что в таком виде его не пристало демонстрировать незнакомому господину, и Дмитрию Николаевичу пришлось повторить свою просьбу куда как более настойчивым тоном. Гречанка мгновенье в нерешительности смотрела на него, а после достала из угла гардеробной означенное платье.
Voilà! (здесь фр. Вот, пожалуйста!) произнесла она едва ли не с вызовом, враждебно сверкая на Руднева темными корундовыми глазами.
Дмитрий Николаевич внимательно осмотрел платье и, ничего не сказав, вернул.
У вас есть еще какие-нибудь вопросы? спросил фамильяр, и в его тоне тоже послышалась неприязнь.
Non, merci. Cest tout ce que je veux savoir (фр. Нет, благодарю. Это все, что я хотел знать), неожиданно рассеянно ответил Руднев, в задумчивости теребя манжет рубашки и, очевидно, не заметив, как выпала запонка.
Горничная тут же наклонилась ее поднять.
Vous avez fait tomber ça, monsieur (фр. Вы обронили, господин), произнесла она и, присев в поклоне, отдала запонку Дмитрию Николаевичу.
Взгляд Руднева, враз утративший отрешенность, внимательно и цепко проследил ее движения. Он однозначно признал в горничной ту самую незнакомку, что, стоя у ограды церкви, поднимала шпильку.
Иннокентий Федорович, на углу Скатертного переулка дежурит городовой. Пошлите за ним немедленно. Эту женщину нужно задержать и препроводить в околоток, приказал он.
Золотцев открыл было рот, чтобы что-то спросить или возразить, но Дмитрий Николаевич взглянул на него так, что фамильяр весь сжался и безропотно кинулся выполнять распоряжение.
Когда усатый громила-городовой, с минуту о чем-то тихо переговорив с Дмитрием Николаевичем, на глазах вконец перепуганной прислуги увел гречанку, Руднев, так ничего и не объяснив метавшемуся подле него и безостановочно причитавшему фамильяру, покинул особняк Миндовского и вернулся к церкви Симеона Столпника.
Глава 8
Ночь перевалила за середину.
С того момента, как Белецкий обнаружил очередной «шедевр», прошло уже более двух часов.
Оккупировав казенную коляску, Дмитрий Николаевич ждал, когда из овеянного театральным флером строения вывезут трупы, и он сможет присоединиться к дознавателям.
На тот момент он уже ведал, что за произведение теперь вдохновило безумца. Это действительно оказалось «Снятие с креста», а по схематичному наброску, сделанного Белецким, Руднев узнал центральную панель алтарного триптиха кисти Пауля Рубенса.
В этот раз «живописец» уродовать трупы не стал, а сосредоточился на предметах неодушевленных. Были тут и саван, и лестница, и таз с терновым венком. Он даже воспроизвел алое одеяние святого Иоанна и синее Богоматери.
Убитый тот, кто изображает Христа? спросил Руднев вышедшего к нему Анатолия Витальевича.
Как вы догадались? ответил вопросом на вопрос сыщик.
Он был мрачен и Рудневские загадки угадывать, очевидно, настроения не имел. Дмитрий Николаевич был ничуть не веселее.
Пифия предсказала, ответил Руднев и добавил. Мутная история, Анатолий Витальевич, после расскажу.
Пифия, стало быть ворчливо повторил Терентьев. А я вам, Дмитрий Николаевич, без всякой метафизики могу назвать имя убиенного. Околоточный местный его признал. Это Аверьян Стасов, двадцати пяти лет отроду. Блаженный местный. Глухонемой. При церкви жил. Его в приходе чуть ли не за святого почитали. Дескать, руками исцелял, благодать душевную взглядом даровал.
Агнец невинный
Что вы сказали?
Нет, ничего. А что остальные?
Остальные, по заключению Филиппа Ивановича, на первый взгляд, следов насильственной смерти не имеют. Думаю, это они из числа похищенных в Мариинском морге.
Когда произошло убийство?
Дягелев, как вы понимаете, точного ответа пока не дает, но говорит, что не более суток назад.
Значит, после жертв с Ивановского Убитый тоже был задушен?
Да, и снова руками
Терентьев ушел обратно в страшный дом, оставив Дмитрия Николаевича одного.
Короткая июньская ночь начала светлеть. На востоке за глухой порослью стала угадываться нежная предрассветная зорька. Все звуки скрип колес, фырканье лошадей, приглушенные голоса, доносившиеся из проклятого дома, топотание и покашливание городовых сделались какими-то робкими и словно нездешними, едва-едва беспокоящими предрассветную тишину церковного сада. И лишь один звук был здесь уместен и правомочен доносившаяся из пушистых кустов сирени кроткая переливчатая соловьиная трель, в коей, казалось, заключены были все хранимые в сердцах человеческих, но невысказанные слова любви, радости и печали.
Мысли Дмитрия Николаевича текли нестройно, перескакивая с одного предмета на другой, и то сосредотачивались на чем-то, то вдруг обрывались в логической незавершенности. Он понимал, что устал, что уж скоро двое суток, как не спал, и потому позволял отдохновенье хотя бы своему разуму. И пущенные на самотек думы вернули его к загадочной визитке.
«Кто он такой, этот господин Яшмовый, специалист по тайнам древнего Алтая? думал Руднев. А коли тайны алтайские, так при чем тут солнцеворот?» Дмитрий Николаевич, сын знаменитого исследователя Алтайских земель, многое знал о символах и верованиях этого овеянного мифами края, и был он точно уверен, что в приложении к древнему Алтаю лишь единожды упоминалось изображение колеса с восемью спицами в форме буквы «Г». И относилось это упоминание к истории вовсе не древней и совсем не сказочной.
Стоявший перед внутренним взором Руднева солнцеворот пришел в движение. Колесо качнулось раз, другой, третий и вот уж оно полностью провернулось. Мокрые лопасти вынырнули из воды, таща за собой ряску, тину и труп утопленника. Мертвец открыл белесые глаза и, шевельнув гнилыми губами, позвал Дмитрия Николаевича его детским именем, коим давным-давно никто его не называл. И от этого оклика Руднева обуял такой ужас, что он закричал И проснулся от собственного краткого оборвавшегося крика.
Он сидел на потертом слегка продавленном сидении полицейской коляски. Соловей продолжал усердно выводить коленца в зарослях сирени. Городовые о чем-то тихо переговаривались, вышагивая по дорожке. У крыльца дома стояла плохо различимая в предрассветных сумерках фигура. Она шевельнулась, и в темноте зажегся и потух красный огонек горящей папиросы.
Я испугал вас, Дмитрий Николаевич? Извините, произнесла фигура и двинулась в сторону коляски.
Руднев узнал фотографа при сыскном управлении Вениамина Юрьевича Старина.
Нет, ничего Я, наверное, уснул Привиделось, слегка сконфужено признался Дмитрий Николаевич, сердце которого все еще тяжело и болезненно колотилось, мешая вздохнуть полной грудью.
Немудрено с нашей-то службой, проворчал Старин и тоже разоткровенничался. Мне вот третьего дня снилось, будто бы я гостей на именины собрал в ресторане Вроде как, в «Яре» Скатерти белые, фарфор, хрусталь, серебро столовое и яства там всякие: стерлядь, поросенок, «Клико» да прочее. Весел я так был А потом глянул, а за столом-то покойнички сидят. Убиенные Те, что я на выездах да в скорбных чертогах Филиппа Ивановича снимал Проснулся весь в поту. Целую пачку папирос выкурил, ей же богу Кстати, хотите?
Вениамин Юрьевич протянул Рудневу портсигар, и тот отрицательно качнул головой.
Спасибо. Я не курю Как там?
Смрадно, покривившись, ответил фотограф и закурил вторую папиросу. А так уж вроде к концу дело. Я общие планы отснял. И покойников крупно. Белецкий попросил несколько ракурсов для вас, тоже сделал. Когда тела уберут, декорации досниму, а то пока Филипп Иванович ругается, говорит, мешаю я ему вспышкой. Он уж последнего мертвеца осматривает. Мальчонка этот, Савушкин, за ним строчит. Вот ведь повезло парню! Отслужил-то в сыскном без года неделю и такого уж насмотрелся Вы что насчет всего этого Эреба-то думаете, Дмитрий Николаевич?