Выждав, когда женщина отошла на полсотни шагов, друзья направились за ней.
Дойдя до самого начала Поварской, последняя дельфийская пифия остановилась у ограды церкви Симеона Столпника и оглянулась, словно кого-то поджидая.
Руднев с Белецким тоже остановились и притаились на углу Грачевской усадьбы.
Женщина продолжала топтаться у церковной ограды и нетерпеливо поглядывать по сторонам. Волосы ее совсем растрепались. Она сняла шляпку, заправила непослушные пряди и принялась закреплять шпильки. Даже с того расстояния, на котором находились от нее Руднев с Белецким, было очевидно, что волнение пифии достигло крайности. Руки ее не слушались. Она выронила шпильку и резко наклонилась за ней.
Черт! вдруг воскликнул Руднев. Какой же я дурак!
Что случилось? встревоженно спросил Белецкий.
Это не она! Не Флора!.. Линия плеч! Руки!.. Это другая женщина! Да и платье! Какая дама два дня подряд станет одно и то же платье надевать?!
Но к чему такой маскарад?!
Руднев схватил Белецкого за локоть и дернул обратно в сторону особняка Миндовского.
К тому, чтобы отвлечь нас! Надо скорее вернуться!
Тут из церковного сада раздался свист. Мнимая Флора встрепенулась и скользнула в незапертую калитку.
Друзья на мгновенье застыли в нерешительности. Наконец рассудительный Белецкий сказал:
Дмитрий Николаевич, если от нас хотели что-то утаить, у них уже было добрых минут пять-семь Я думаю, возвращаться нет смысла. А здесь, глядишь, что-то и узнаем.
Руднев согласился, и они поспешили вслед за неизвестной.
Женщина пересекла церковный двор и свернула на дорожку, ведшую в сад, изрядно заросший и уже темный. Друзья стали опасаться, что в этом сумраке потеряют мнимую Флору из вида, но сократить расстояние между ней и собой не решались, поскольку в ночной тиши звуки даже самых затаенных шагов оказывались отчетливо слышимыми.
Там в конце сада есть дом, шепнул Руднев. Говорят, в нем сто лет назад Мочалов5 жил. Похоже, она туда идет.
Сейчас этот дом пустует, заметил Белецкий. В газетах писали, что его разобрать хотели, да какое-то там дамское общество любительниц театра в память о Мочалове не позволило.
Дорожка, по которой они продвигались, резко повернула, и женщина в платье Флоры перестала быть им видна за густыми зарослями чубушника и сирени. Руднев с Белецким прибавили шага, и тут спокойную тишину церковного сада разорвал испуганный женский крик.
Друзья кинулись бегом. Им хватило десяти секунд, чтобы обогнуть плотные кусты и снова оказаться на прямом участке дорожки в полусотню саженей, упиравшемся в крыльцо приземистого деревянного дома с четырехскатной крышей и покосившейся трубой.
Женщины на дорожке не было.
Друзья замерли, напряженно прислушиваясь и вглядываясь в темноту. Ни единого движения и ни единого шороха не нарушали ночной покой сада. Белецкий двинулся к зарослям в надежде обнаружить в них какую-нибудь тропу, но тут Дмитрий Николаевич тронул его за рукав и указал на дом.
Там свет!
Присмотревшись, Белецкий тоже заметил, что в окнах пустого дома виделось едва различимое неровное свечение.
Друзья снова сорвались с места, но не успели они сделать и пары шагов, как в воздухе что-то зашипело, а потом по обеим сторонам дорожки с громким хлопком полыхнули ослепительные вспышки. Руднев с Белецким бросились на землю. Снова раздалось шипение, на этот раз гораздо более громкое, постепенно перерастающее в треск и вой. Сделалась совсем светло.
Сообразив первым, что происходит, Дмитрий Николаевич поднял голову и пихнул друга.
Белецкий, это шутихи!
Он был прав. Вдоль дорожки стоял ряд горящих римских свечей.
Белецкий выдал замысловатую непереводимую немецкую тираду и вслед за Рудневым поднялся на ноги.
Что здесь творится? спросил он, отряхиваясь с брезгливостью попавшего под дождь кота.
Кто-то над нами так оригинально шутит! сердито отозвался Дмитрий Николаевич и направился к деревянному дому. Уверен, псевдо-Флора нарочно нас сюда заманила!.. Мне начинает надоедать этот балаган! Пифии! Предсказания! Теперь еще и фейерверки! Идем, Белецкий! Надеюсь, шутники там! Мне бы очень хотелось обозначить им степень своего восторга!
Когда они дошли до дома, сад снова окутали тишь и темнота. Эмоциональный накал, вызванный экстравагантным розыгрышем, у друзей спал, и к ним снова вернулись хладнокровие и осторожность.
Не доходя до строения двадцати шагов, они свернули в заросли и осторожно пробрались к тускло светившемуся окну.
Подав Дмитрию Николаевичу знак оставаться на месте, Белецкий беззвучно скользнул вдоль стены, заглянул в окно и, переменившись в лице, отпрянул.
Не подходите! резко приказал он Рудневу.
Что там? спросил Дмитрий Николаевич, почувствовав, как дурное предчувствие медленно и муторно заползает в душу.
Думаю, это «Снятие с Креста», глухо ответил Белецкий.
Оставив Белецкого дежурить в церковном саду, Руднев поспешно вернулся в особняк Миндовского, чтобы задать его обитателям несколько вопросов и вызвать полицию.
Едва Дмитрий Николаевич позвонил, дверь распахнулась и, чуть не сбив Руднева с ног, на крыльцо выскочил господин Золотцев.
Ах! Это вы! воскликнул он, и изумление в его голосе смешалось с разочарованием и отчаянием.
А вы кого ожидали? спросил Дмитрий Николаевич, которого в этот момент экспрессивность фамильяра совсем не забавляла.
Доктора, разумеется! едва не срываясь на истерику и ломая руки, ответствовал Иннокентий Федорович.
А что случилось? Кому требуется доктор?
Фамильяр ухватился за сердце, что вкупе с его бледной и перекошенной от волнения физиономией создало впечатление, что врач необходим именно ему.
Их яснословию! заголосил фамильяр.
Руднев втолкнул Золотцева в прихожую и сам вошел следом.
Объясните толком, что случилось! потребовал он, встряхнув фамильяра за отвороты пиджака. Что с мадмуазель Флорой?
Она не просыпается! зарыдал Иннокентий Федорович. Мы не можем ее разбудить!
Ведите, приказал Руднев и пихнул фамильяра к лестнице.
Золотцев опамятовался и помчался вверх, скача через две ступени.
Это такое несчастье!.. Мы так напуганы!.. Как вы ушли, так она и не просыпается! Я не переживу, если с их яснословием что-нибудь случится! Не переживу! тараторил он дрожащим голосом.
Иннокентий Федорович привел Дмитрия Николаевича в уже знакомую ему комнату с золотыми фонтанами и черными колоннами.
Мадмуазель Флора лежала на устланном леопардовой шкурой лектусе и была прикрыта клетчатым английским пледом, абсолютно не вязавшимся ни с интерьером залы, ни с одеянием пифии, которое, судя по обнаженным плечам и унизанным золотыми браслетами выпростанными из-под пледа рукам, оставалось тем же, в котором она давеча принимала Руднева. Подле античного ложа суетились две девушки в платьях горничных. Одна из них совала под нос Флоре флакон с нюхательной солью, а вторая брызгала бесчувственной женщине в лицо водой.
Вот! Вы видите! Это ужасно! Кажется, она уже не дышит! возопил фамильяр и снова принялся ломать руки.
Дмитрий Николаевич подошел к Флоре и стал нащупывать у нее на шее слабый пульс.
Дайте зеркало, велел он и поднес поданную безделушку к слегка приоткрытому рту пифии.
Стекло запотело.
Она жива и дышит, констатировал он. Как давно вы послали за доктором? Если ждать более получаса, лучше прямо сейчас везти ее в больницу.
Но ждать не пришлось. В сопровождении лакея в комнату вошел седоволосый поджарый господин лет шестидесяти в золотом пенсне и старомодной тройке. При нем был докторский чемоданчик.
Доктор! Доктор! Помогите! рыдающий Иннокентий Федорович вцепился эскулапу в руку и потащил его к своей бесчувственной госпоже. Спасите ее, доктор!