Ёна действительно целый день крутился поблизости. Даже пока Пенелопа мылась, спросил из-за распяленного по жердям брезента, не нужно ли ей чего принести, мало ли, забыли. Перед старшаками выслуживается, что ли.
Орки (и Хильда с ними) натащили еды и пахучего травяного чаю Пенни только надеется, что чай хорошо докипел но особо смирно не сидят. Типа тусуются, если можно к ним применить такое старое человеческое слово. Запевают иногда вразнобой какие-то свои коротенькие кричалки, а едят в общем не торопясь, не боятся, что кому-то не хватит. Кусочек мяса непривычно жёсткий, но Пенни замечает, что ей даже приятно его жевать. Рядом шныряют и кошки, и никто не гонит хвостатых приживалок ни пинком, ни окриком. Шарлотка в компании двух детей постарше с победоносным видом тащит в руках серого косоглазого кота тот обвис шерстяной ветошью, может быть, смирившись со своей судьбой, а скорее всего выжидая момента, чтобы можно было удрать.
Старшачьи места в этом круге вроде даже никакие не особенные. Самые удобства здесь почему-то предоставлены двум старухам, а Тис-Штырь и Рэмс-Коваль попросту пришли и уселись на землю рядом, где было свободно. Пенни рассматривает татуировки на руках у Коваля, а потом ей приходит на мысль, что ручищи эти как у давнего работяги, хотя он сам вроде довольно молодой. Вот у Тиса-Штыря пальцы хищные, костяшки набитые до костных мозолей. Опасные руки.
В единый миг эти опасные руки змеиным броском цапают и подхватывают маленькую Шарлотку, щекочут её под бока та заливается визгливым хохотом, выпускает кота.
Не таскай Дурака, говорю, ему не нравится! Ловишь ай молодца, быть тебе знатным охотником! А таскать-то зачем?..
Пенни морщится, кривит губы, отводит взгляд. Почему-то на детей здешних ей смотреть тошнее всего. Рыбья требуха и то не так воротила.
Ушмыгнувший кот на секундочку останавливается, глядит на Пенни изумительно глупым взглядом и скрывается в спокойной густой траве.
* * *
Пенелопа чувствует, что совсем разомлела от еды, от мытья и от усталости. На новом месте расслабляться не годится, но она ничего не может поделать. Время от времени к ней подходит какой-нибудь из молодых, зовёт «играть» то ли пляшут они так, то ли дерутся, кто их разберёт. Пенни отнекивается, и они уходят позвать кого-нибудь ещё. Только Ёна лаячьи голубые глаза получив отказ, не проваливает, а садится рядом, поджав ноги.
Облепленные спиногрызами старшаки завывают что-то отчаянное, некоторые им подпевают.
Глаза у Пенелопы открыты, но всё же ей кажется, будто она уже спит и видит весёлый суматошный сон, внутри которого ей почему-то не очень весело. Да. Драться-то приходилось. А вот на танец её, нескладёху, отродясь не звали
Пенни не замечает, как кончилось песенное вытьё, и вздрагивает от неожиданности, услышав собственное имя.
Пенелопа Уортон, произносит орк-старшак.
Ёна опять подталкивает плечом, взмахивает снизу вверх раскрытой ладонью: вставай! Пенни бросает в дрожь: «Ну вот, началось! В чём теперь-то провинилась, где накосячила?..» Коленки разгибаются как чужие. Она одёргивает на себе чистую чёрную майку, поблёкшую от прежних стирок. Смотрит себе под ноги.
Живи с нами. Помогай в добыче и других делах, как сумеешь.
Пенни молчит, коротко взглядывает на старшаков, не знает, как ей полагается ответить.
У костров Штырь-Ковалей есть для тебя место, добавляет Коваль.
Ночевать будешь в Зелёном доме, говорит Тис. Там сейчас много места, как Булаты своим домом зажили. Ладно устроишься.
Пенни кивает, кажется даже говорит «спасибо». Кажется, больше на неё не обращают особенного внимания, и она снова садится, криво улыбаясь. Ну да, как же. «Есть для тебя место». «Живи с нами». Ей так уже говорили, может быть, немножко другими словами. Только через некоторое время всегда выяснялось, что места для неё нет.
Ёна хлопает Пенни между лопаток, скалится острыми зубами:
Ну везуха. Я тоже в Зелёном живу!
И я, отзывается кто-то.
Так и мы тоже!
Удачно как вышло-то!
* * *
Умолкли, угомонились маляшки: старшенькие близнята Рцыма и Дхарн. Шкодную Шарлотку сон в кои-то веки застал аккурат между ними, уже отселёнными с родительского лежака.
И у костра-то нынче не повыламывались, говорит Рэмс впотьмах, вытягиваясь под одеялом.
Орочья ладонь мягко прикасается к его шее. Кончики пальцев гладят под челюстью, касаются губ.
О-ой, людская теребень, Луна моего неба, тихий голос Тиса совсем рядом с ухом, дыхание по короткой щетине виска. Ну давай сейчас повыламываемся.
Молчанка становится жаркой, тесной, будто одна на двоих шкура, тяжёлой.
И сладостной до упоения.
Ну не всё же время за лагерь-то бегать орать, как подлетки сбесившиеся.
По времени так можно же и у себя в дому
Оп.
Шт?
Да межняк-прибыточек возле дома мнётся. Слух и нюх-то мне ещё не отшибло.
Шт!
Сходи выйди, узнай, чего не спится среди ночи.
Некоторое суматошное время Рэмс проводит, шаря вокруг в поисках порток. Подбирает, кажись, не свои, а Тисовы длинноваты по солпинам, а что поделаешь. Нелегка бывает старшачья доля, да и сам же говорил если что, обращайся.
Пенелопа Уортон стоит прямо возле входной занавеси, немного скособочившись, втянув шею, будто хочет казаться мельче.
Пенелопа? Чего?..
Чего, она цокает языком, глубоко вздыхает. Да не лягу я там спать.
А что не понравилось?
Да я и внутрь не зайду. Вы за кого меня принимаете.
Просто скажи, что не так.
Там шестеро орков в одной палатке.
Так раньше было восемь, подаёт ехидный голос Штырь из-за полотняной стенки жилища.
Коваль хлопает себя по лбу:
Ну я сдури-ил. Надо было заранее тебе сказать. В Зелёном доме нэннэчи Сал живёт, от угла за занавеской. Будешь там под её прислухом. И лёжку твою мы около неё уже полотном отгородили. Будет где переодеться, где от рож наших отдохнуть, пока привычки нету Слушай. Наши не обидят. И Тис им строго сказал, чтоб даже с шутейками к тебе не совались. Ну? Пойдём, провожу скоренько.
Да.
Возможно, если проводить скоренько, а вернуться аккуратно и тихо, то
Горхат Нэннэ, терпежу бы Штырю Твоему и Ковалю Твоему, да маляшкам их крепких снов сегодня, да Пенелопе Уортон бы тоже чего-нибудь хорошего по великой Твоей щедрости
* * *
Пенни лежит в «своём» закутке между двух брезентовых стен-перегородок Зелёного дома, укутавшись серым шерстяным одеялом до самого подбородка. По здешним меркам этот «дом» большая палатка считается весьма просторным.
И ведь так спать хотелось! А теперь, блин, и сна ни в одном глазу.
Белоглазая старуха, слышно, не спит, то ли бусины какие-то перебирает там в темноте, то ли вяжет что-то. «Лучше сразу помереть, чем ослепнуть», думает Пенни.
С другой стороны кто-то тихонечко скребёт ногтями по перегородке, и Ёнин голос шепчет:
Эй, Уортон, а Уортон! Здоровско! Я тут, я со Ржавкой местами поменялся. Слышь. Если что понадобится, так ты меня тогда через занавеску пни.
Пенни молчит. Пусть думает, что она уже спит давно.
Бабка из своего угла шикает на Ёну:
Цыц мне! Я всё слышу!
«Ох, и куда же ты попала, Пенелопа Уортон.
Попала, да пока не пропала.
Пропащая ты», говорили тебе тыщу раз, Пенелопа Уортон.
«Идите вы нахрен», мысленно отвечает Пенни-осьмушка всем, кто когда-либо на неё орал.
И вскоре по-настоящему засыпает.
Можешь бегать
Пенелопа Уортон упускает счёт дням.
Жизнь бежит живым ручьём, да какое там ручьём рекой буйной, белокипящей, лихо несёт Пенелопу, но об камни пока ещё не побило.
Орки нюхают воздух, поговаривают, что вот-вот уже подойдёт новая луна Мясная; пора будет кочевать дальше. Пенни не очень понятно, зачем сниматься с вроде бы хорошего места, но может, у всей этой затеи и есть какая-нибудь конечная цель, смысл.
Смысл, смысл. Клановые орки им то ли вовсе не заморачиваются, то ли все они знают что-то простое и очевидное, о чём Пенни забыли или не захотели сказать, и она злится. Хотя виду и не показывает.