Но почти никто уже не слышал в зале становилось всё меньше и меньше людей, всё тише, слава богам. Остались только мы, те, кто был на слёте, наш «Юный археолог». Директор сползла со сцены.
В-третьих, тихо, только для нас почти прошептал Лев, в-третьих, я поздравляю нас с приобретением художника. Отныне во все экспедиции мы берём с собой Катерину. Правда?
Ну-у, говорит она, ну-у. Это очень неожиданно. Можно подумать?
Думай, ответил Лев Ильич, следующее занятие в четверг, если кто не помнит, спрыгнул со сцены на пол и ушёл из зала. Вот такой он стремительный.
Что тут думать? спросил Губанов Катерину и постучал себе по лбу. Кого ещё Лев так запросто пригласит в экспедицию? Ты понимаешь?
Ничего, пусть девочка подумает, сказала Ирка, только хорошенько. А то нам второй такой, как Галка, не нужно.
И вышла из зала.
Чего это она? спросил Дизель. Какой такой? Ты-то тут при чём?
Молочный брат
У меня что-то с лицом меня никто не любит. Ну, кроме самых близких. А особенно Ирка не любит, терпеть не может. Говорит, что признаёт только совершенство. Или хотя бы того, кто к этому совершенству движется. Все наши девчонки попадают в эту категорию и почти все парни. А я из другой системы координат. От красоты, ума и нормального характера я настолько далеко, что можно даже не пробовать встречаться с ними. Мы никогда не пересекаемся, примерно как параллельные плоскости, но только по-другому. Сомневаюсь, что вообще кто-то знает, как нас совместить. Во всяком случае, так можно подумать, если всерьёз слушать Ирку. У меня не получается не всерьёз. Она недели не может прожить, новый изъян во мне находит. И оказывается права, вот в чём дело.
Прихожу домой расстроенная, что-нибудь ем. Почти всё ем, мало чего остаётся. Вот и толстая. Вечером мама спрашивает:
Что, опять Ира? Рассказывай.
И я говорю:
Я толстая.
Допустим, просто крупная, но это израстётся, вот увидишь, отвечает она. Что ещё?
Мало, что ли?
Мама молчит.
У меня противный голос, продолжаю я.
Совершенно милый голос, говорит мама, я, когда его слышу, всегда радуюсь. Звони мне почаще.
И ещё у меня круги под глазами.
А вот тут я соглашусь! вдруг соглашается мама. Но это исправимо. Просто не сиди по полночи у компьютера.
Ну мам!
И Ирку свою не слушай.
И так мы каждый вечер. Я всё про Ирку ей рассказываю, моей бедной маме то есть, всё, что мне Ирка говорит. На мамином месте я бы уже кого-нибудь из нас начала бы убивать. Меня или Ирку. Лучше Ирку, конечно. А она ничего, слушает каждый день.
Не обращай, говорит, внимания.
Она всегда мне советует не обращать на что-нибудь внимания. Ещё с того возраста, когда я не могла выговорить слово «внимание», а говорила приблизительно: мань-манья. Нечего возразить, разумеется, не стоит обращать внимание на Ирку. Всё тлен и мрак, мама права. Ноу меня не получается.
После уроков я спускаюсь по лестнице и думаю, что сейчас приду домой и съем половину батона! С молоком. Никому не нравится молоко, я знаю, а мне нравится. И хлеб давно никто из наших девчонок не ест, чтобы не поправиться случайно. А я ем. И внимания ни на кого не обращаю. Мань-манья! Может, маме позвонить?
Мне некогда, говорит мама, я тебе рада, но совсем не могу говорить, вот поляки в дверях, целую, пока, и кладёт трубку. Вечно эти поляки. Мама работает бухгалтером. Их фирма покупает в Польше рождественские украшения: венки, светящихся ангелов, санта-клаусов в красных ботинках. Как ни позвонишь, у неё каждый раз поляки в дверях стоят. Удивительно.
Был бы рядом Федька рассказал бы что-нибудь. Пусть ерунду, главное, весело. У него почти всё выходит смешно. Я имею в виду, когда он рассказывает, оказывается, что даже на самом скучном уроке (это химия) у нас бывает прикольно. У Льва тоже так. Везёт же людям, а я вот этого сама не замечаю. Но Федьки нет, он как раз погнал в химический кабинет расспросить про опыт с серой. Или не с серой? Вот упёртый. Сказал, что будет в медицинский поступать, а там нужна химия. До медицинского ещё три с лишним года, а он уже органические соединения изучает, мы до них только к десятому классу доберёмся. Точнее, это они доберутся, я уйду в училище какое-нибудь. Ну пусть изучает себе.
У гардероба стояла Катерина, копалась в своей сумке. Лицо красное, волосы белые непередаваемо. Ирка бы обязательно остановилась полюбоваться картиной.
Ты чего? спросила я. Надо же было что-то сказать.
Похоже, ключи забыла. Мама сегодня выходила после меня, я и не запирала дверь.
У вас там что-то запирается? Я думала, так, проходной двор.
Запирается.
Позвони маме.
Она в техникуме, как раз сейчас лекция идёт. И трубку не возьмёт. Приедет часа через три.
Тогда пошли ко мне, говорю.
Правда?
Ну! Я тут рядом, в семи шагах.
И мы пришли ко мне. Для начала спустились погулять с Маркизом. Я думала, выбегу с ним на минутку, вернусь, но Катерина отправилась со мной. И мы дошли до сквера. Давно пёса так не радовался! Одной мне лень с ним долго ходить, а за компанию хорошо. Да и вообще всё было нормально, мы поели, поучили геометрию. Потом я вышла из комнаты, поставила чайник, слышу Маркиз лает. Королевский пудель голосина у него! Захожу, а там Катерина стоит ногами на кровати моей, закрыла лицо руками. А пёс лает, на неё смотрит. Я его успокоила, больше он не лаял, но Катерина всё равно боялась, ходила по стеночке. Позвонил Федька, говорит:
У тебя, что ли, Маркиз орёт? Я сейчас по лестнице поднимался.
Да ну его, балбес совсем. О, тебе привет от Катерины, кстати, вот она машет рукой, она в самом деле махала, но, кажется, не Федьке, а мне, потому что Маркиз опять начал к ней ближе подходить.
Сейчас приду к вам, только булку слопаю. С молоком.
Ты уверен? спросила я, но он уже не услышал, положил трубку. Дело в том, что он страшно матерится, когда не в школе. И не на раскопе. И не дома. Когда у меня, тогда почему-то он сильно матерится.
Я телефон на стол положила, Маркиза приструнила, сообщила, что сейчас Дизель придёт.
Это он звонил? спрашивает Катерина. Я ему привет передавала?
Ну.
Слушай Он твой парень, что ли?
Хо. Парень. Брат.
Как брат? А почему у вас
Молочный. Только ты не говори никому, ага? Никто не знает.
Не знаю, зачем Катерине вдруг сказала. Случайно вышло.
Федосья
Придётся тут прерваться, чтобы рассказать о Дизеле. Как так вышло, что мы с ним вроде брата и сестры, а на самом деле совсем не родственники. Зато у нас дни рожденья близко и мамы наши лежали в одной палате в роддоме. Ну и живём мы в одном подъезде. Долго рассказывать, и зачем я только проговорилась Катерине? Много слов, не люблю, когда много слов.
Когда Федька родился, мне было уже два дня. Но росла я не очень, ела плохо. Ау мамы было много молока. И она делилась им с тётей Аней, для Федьки. Так мы и выросли на одном и том же мамином молоке. В детском саду и в школе мы всегда были вместе. Только он крутой, а я ну, так. Со мной никто почти не разговаривает, на переменах могут поболтать, но не больше. Да и мне не очень интересно с одноклассниками. Ну и не с одноклассниками тоже. Вообще мало что интересно в этой жизни, разве только археология. И то если бы не Лев, то я бы об этом и знать не знала. Не представляла бы даже. Домой я всегда иду одна. Или с Дизелем. И мы в одно время по утрам из дома выходим, так что и в школе появляемся одновременно. Всегда. Если бы не Федька, то моя жизнь была бы уж совсем мрачной и тленной. А было же и другое время, понормальнее. С Иркой мы не то что на переменах, а и после уроков разговаривали, и в бассейн вместе ходили. Идём из бассейна по темноте, купим в пекарне по булочке с корицей красота. Идём, смеёмся. Дружим. Но это раньше. Тогда и все остальные на меня смотрели не как сейчас. А обычно.
Кажется, я всё рассказала про Дизеля. Не всё, конечно, но чувствую, что больше нечего говорить. То есть слов про него почти не осталось. Странно, а я бы могла рассказать очень много. Это примерно так же, как я писала сочинение про маму. Написала на тройку, и то мне оценку завысили. Я там только и смогла выдавить из себя, что мама красивая, добрая и вкусно готовит. Ну и рецепт маминых фирменных сырников.