Есть, конечно, такой момент, о котором я часто думал и склонялся к истинности своих суждений: вероятно, родители, по мере нашего взросления, просто не видели в нас тех качеств, которые помогли им добиться в жизни успеха. Мы с Миком просто не отвечали тем стандартам амбициозных и целеустремленных людей, которыми мыслили отец и мать. И они во многом были правы, но, черт возьми, они ведь и заставляли плыть нас по течению. Знаете, очень часто в таких ситуациях дети начинают идти наперекор, становятся неблагодарными и заносчивыми, на любовь и нежность отвечают чуть не презрением. Но не мы с братом. Мы научились ценить любовь и благополучие. Я это к тому, что многие думают, мол, людям выросшим в обстановке полного достатка и стабильной уверенности в завтрашнем дне, чужды представления об истинных ценностях. Чужды представления о жестоких реалиях, царящих за пределами богатства, о нищете и о том, как она ломает людям судьбы. Конечно, в этом есть доля правды. Но одно могу сказать точно: в нравственном плане мы с братом получили достойное воспитание. Даже с детских лет, а ведь дети способны смешивать сверстников с грязью за то, что они хуже одеты, или у них меньше карманных денег, нас учили ценить людей за их моральные качества. И мы старались это делать. С детства старались проявлять человечность, и вполне возможно хотя, не хочется в это верить, что именно это мешало нам быть в глазах родителей более жесткими и целеустремленными. В любом случае, на их любовь и самоотдачу мы отвечали любовью и уважением. Я не знаю, правильно это или нет, но в детстве и ранней юности в отношении родителей у нас с братом была даже некая безвольность. Не просто послушание и уважение, а прямо покорность. Вот так они смогли себя поставить с помощью пряника, и практически без кнута, не знаю, есть ли тут некая психология. Нам почти ни в чем не отказывали, мы всегда были отлично одеты, у нас всегда было нужное количество денег. Уже в старших классах мы ездили на собственных автомобилях, познали мужское уважение и женское внимание. Думаю, мы с Миком просто понимали, что всем этим обязаны деньгам, а деньги у кого? Вот именно. Будь с людьми человеком и польза не заставит себя ждать. Это было уже в подсознании.
Учились мы неплохо, но без рвения. Спортивные секции посещали охотно, но азарта победителей в нас не ощущалось. Родители намекнули нам, что учиться мы будем в Санторинском университете, а мы и не сопротивлялись. Санторин так Санторин. Вот вам и ответ, потому что лично у меня даже яркого увлечения в жизни не было. Про Мика в этом плане, вообще, отдельный разговор. А я действительно к веслам не прикасался, куда несет туда и плывем. Не нашел я в юности точку опоры, ради которой стал бы жить, которая стала бы целью и смыслом всех моих поступков. Не нашел для себя музы. Тогда я просто наслаждался бесплатными дарами жизни, и не понимал, что самый бесценный дар это найти себя в чем-то. Детские и юношеские развлечения перекрыли во мне это стремление. Если бы не жена, не знаю, куда бы меня занесла судьба. То есть, я признаю, что я в жизни спасен, а не обретен самим собой, понимаете? Это сложно признавать, но зато не так противно, как врать себе. Представляю, сколько волнующих опасений отец с матерью пережили в то время, когда я вышел из-под их контроля и стал жить самостоятельной жизнью.
С Миком ситуация была еще сложнее. У него были амбиции, но не было четких целей. Он бросался с головой в каждое новое увлечение, но в итоге не проходило и полугода, как переключался на что-то другое. Сначала он хотел быть великим теннисистом это было его первое серьезное увлечение. Через некоторое время, начитавшись про успешный, но тернистый путь какого-то режиссера, он выпросил у родителей полупрофессиональную камеру и начал снимать все, что только можно снять говорил, что опыт нарабатывает. Сосредоточенно писал сценарий к своему короткометражному фильму, но столкнувшись с первыми трудностями в самом процессе постановки, прикрыл проект. Камера отправилась в бессрочный отпуск. Потом, насмотревшись про какого-то нейрохирурга, отмеченного множеством наград и спасшего не одного, казалось бы, безнадежного пациента, появилась новая мечта. Теперь уже горы литературы по медицине, и мечты о подвигах в операционной. И все это с горящими глазами, с бессонными ночами и пламенными речами, которые он доверял, наверное, только мне одному. Но все тот же стыд облажаться, не позволял ему выйти на серьезный уровень ни в чем. Теннис был заброшен из-за риска проиграть ответственный поединок, кино из-за необходимости привлечения к процессу других людей, которые что могли сделать? Правильно, осмеять. Ну, а про нейрохирургию и говорить не стоит: он потух, как только узнал процент смертности в этих отделениях больниц.
После окончания университета, Мик получил в подарок от родителей небольшой дом на юге города и стал работать на отца. Кем? Никем. Грубо говоря, он просто продолжал получать деньги, но уже официально числясь в бизнесе. Обязанности Мика могли сводиться к тому, что он должен был явиться на какую-либо встречу и поставить подпись ну это так, образно выражаясь. При этом отец старательно делал вид, что безгранично доверяет сыну, что поручает ему невероятно ответственные задачи, давал сотню напутствий, но в итоге все сводилось к тому, что брату просто нужно было выполнить сущую безделицу. Сначала Мика это бесило, и он хотел найти работу по специальности управления предприятием (которую в свое время выбрал для него отец), а потом смирился. Одиночество, безделье и алкоголь начали поглощать его и извращать душу. И я думаю, что именно с неглупыми людьми одиночество, безделье и алкоголь творят самые отвратительные превращения. Вот, примерно, в это время года в двадцать три, Мик и начал уверенно приобретать тот облик, с которым он, в итоге, вошел в историю Перри Пейджа. Юношеская горячность и побуждения к великим стремлениям стали сменяться в нем меланхолией и его самой отвратительной чертой совершенной замкнутостью.
Если бы его, еще юношеские, желания были пропорциональны его стремлениям, Мик, однозначно, нашел бы себя в чем-либо. Но выбирая платформу для будущего поприща, Мик в большей степени думал о том, как он будет пожинать плоды, а не о том, сколько работы нужно для этого проделать. А главное, сколько раз нужно поделиться с другими людьми своими, еще зелеными, плодами. Когда же я говорил ему: «Мик, ты выбираешь для себя нелегкий путь, ты должен быть готов к падениям», он отвечал: «Так я готов». И знаете, отводил взгляд с такой неловкой, словно стыдливой, улыбкой. И я понимал, что падать Мик не готов. Прожить в мечтаниях и иллюзиях готов, но падать нет. Не потому, что это тяжело, а потому, что это стыдно.
Откуда в нем появилось все это? Сложно сказать. Так он формировался в детстве, и уже лет в шестнадцать-семнадцать под пристальным вниманием эти черты в нем просматривались, а позднее стали видны невооруженным взглядом. Я уверен, что брат прекрасно понимал свою неорганизованность, видел себя неудачником, видел будущее совершенно бессмысленным. Думаю, та субъективная оценка, которую он ставил самому себе, и вгоняла его в отчаяние, от которого он прятался в пьяной атмосфере баров и пабов.
«Я сижу в тюрьме, Бен. Но никто и никогда в это не поверит» как-то раз сказал он мне.
Из застенчивого юноши Мик превращался в депрессивного и замкнутого алкоголика. В нем начали уживаться две противоположности. И яснее всего свою настоящую природу он проявлял по мере опьянения, когда изысканные манеры могли смениться выражением явного презрения, ухаживания и комплименты противоположному полу на шутки, не просто пошлые, а до отвращения грязные. Таким образом он демонстрировал не что иное, как презрение к самому себе. Так он насмехался именно над собой. И ему это словно нравилось, во всяком случае, он от этого не старался уйти. Он прямо пьянел презрением и насмешкой.