Поднявшись на третий этаж, Катрина отперла дверь своей квартиры, вздохнула и переступила порог. Прошла на кухню и принялась выкладывать на стол купленные по дороге домой продукты.
Знаешь, тихим голосом заговорила Катрина, я обожаю эти первые осенние холодные ветра. Что-то в них есть чарующее ну, по крайней мере, в моем представлении. Что-то необъяснимое и новое они приносят с собой каждый год. Будто своей свежестью хотят утолить какую-то нашу жажду.
Она достала из шкафа небольшую кастрюлю, налила в нее воды и поставила на плиту.
Оставила машину на работе. Хотела насладиться этим воздухом. Думала поужинать в ресторане, точнее, в какой-то забегаловке, но по дороге мне вдруг дико, прям до крика, захотелось просто отварного риса с зеленью и соевым соусом. Что может быть проще? Но ты ведь знаешь, что рис это мой враг номер один на кухне. Поэтому, вот, она распаковала коробку с рисом и положила один порционный пакетик в воду. Не удивлюсь, если даже так он у меня получится сплошным белым комком. Тут что, нужны специальные способности? Хрен с ним, с этим рисом. Ножи совсем тупые, продолжала Катрина, помолчав минуту и нарезая зелень. Я так редко ем дома. Как будто сложно постоять у плиты полчаса, вместо того, чтобы таращиться в монитор компьютера. Сегодня об этом на работе подумала, когда мы с Линой обедали каким-то получерствым пирогом в соседней кофейне. Хотя за два года я, может быть, и готовить разучилась.
Закончив с зеленью, Катрина подошла к окну и устремила взгляд на тот самый сквер, через который недавно проходила.
Аренду сегодня заплатила. Все нормально. Сентябрь получился на удивление хорошим. Еще бы октябрь и ноябрь так, и я расплачусь за долбаный «фольксваген». Я до сих пор не понимаю, какой черт попутал меня купить его. Я скучаю по «мазде». Наверное, я его продам, когда расплачусь за него. Он большой и неудобный. И бесит меня. Вот так. Сегодня разбирала отчеты за прошлые годы. Наша с тобой маленькая антикварная лавка понемногу, но прибавляет. Двое часов продала сегодня. Еще какая-то бабка купила, наконец, эту долбаную картину с подсолнухами. Она явно пришибленная. Первый раз приперлась ко мне два месяца назад. Говорит: «Сколько стоит»? Я говорю, что шестьдесят франков. Она отвечает, мол, дорого, если б пятьдесят, то еще можно. Я скинула до пятидесяти пяти, она сказала, что подумает. Приходит через месяц, спрашивает: «Еще пятьдесят пять?» Говорю, что да, а она мнется и башкой машет. «Нет, дорого» говорит, и уходит. Я отвечаю: «Ладно, забирайте за пятьдесят». А она говорит, что все равно дорого. Ну, сука, думаю, пошла ты на хрен. А сегодня приходит и спрашивает: «Ну что дочка, пятьдесят еще»? Говорю: «Нет, поздно. Шестьдесят». Она давай хныкать, что в прошлый раз я за пятьдесят была готова отдать. А я ей отвечаю, что раньше думать надо было. Минут пятнадцать ныла и торговалась, но я с шестидесяти так и не сдвинулась. И что ты думаешь? Забрала. Отсчитала шестьдесят и забрала. Может мне и должно быть стыдно, но мне не стыдно. В общем, на работе пока порядок, и я, в принципе, довольна. Меньше четырех тысяч франков я не зарабатываю. Нормально? Я считаю, что да. А если верить Лине, которая все склоняет меня последовать ее примеру и продавать шмотки, то и три это отлично. Вот и думай.
Катрина отошла от окна и приоткрыла крышку кастрюли, вода в которой уже закипала.
Сколько там ему кипеть надо? Минут пятнадцать? Пятнадцать, прочла она на упаковке. Вина охота.
Она принесла из спальни откупоренную бутылку красного вина и налила себе половину бокала. Сделала небольшой глоток и поморщилась.
Гадость. Вкусная гадость.
Вдруг она дернулась всем телом, быстро поставила бокал на стол и, побежав в прихожую, затараторила:
Я же совсем забыла. Ты не поверишь, что я нашла сегодня. Разбирала старые бумаги на работе. И в какой-то папке она вернулась в кухню, роясь в своей сумочке, да и в какой-то папке, наверное, за позапрошлый год нет, наверное, все-таки за одиннадцатый. Да куда же я ее засунула, мать твою скорее за одиннадцатый, потому что на озере мы были в одиннадцатом, Катрина продолжала судорожно рыться в сумочке, выбрасывая на стол все, что попадалось ей в руки. Да что за издевательство, а?! вскрикнула она, и тут же хлопнув себя ладонью по лбу, отбросила сумочку в сторону и вновь бросилась в прихожую. Вот дура, я же ее в карман пальто сунула перед уходом. Сейчас!
Катрина вытащила из кармана пальто небольшого размера фотографию, провела по ней пальцами правой руки и медленно прошла в спальню. Она села на кровать и с нежной улыбкой устремила взгляд на фото, на котором она была запечатлена в объятиях высокого, светловолосого парня. Они стояли по пояс в некошеной траве на фоне Карленского озера.
Твоя любимая фотография. Говорил, что на ней запечатлено истинное счастье. Хорошо там было. Я думаю съездить туда как-нибудь. Знаешь, даже в Альпах мне не так понравилось, как в Карлене, и это действительно был наш самый классный отдых. Катрина усмехнулась. Потом ты ее потерял, я помню, ты очень расстроился. Весь дом перерыл вверх дном, а, оказывается, забыл в магазине. Или специально выложил и вылетело из головы, кто знает. Пусть тут стоит, рядом с тобой.
Катрина придвинулась к тумбочке у изголовья кровати, на которой стояло фото того самого парня в черной рамке. Катрина попыталась поставить найденное на работе фото рядом, оперев о стену, но оно тут же соскользнуло и упало на пол.
Что не так? с удивленной улыбкой произнесла она. Тогда знаешь, что сделаем? она подняла фото и положила под подушку. Раз так, значит, теперь эта фотография будет всегда со мной, как раньше была с тобой.
Катрина провела ладонями по лицу, после чего устремила пустой взгляд в пространство и словно выпала из реальности. В течение нескольких минут ни одна мышца не дрогнула на ее лице и для стороннего наблюдателя такая безжизненность на лице живого человека выглядела бы крайне жутко. Из этого состояния Катрину вырвал стук подпрыгивающей на кастрюле крышки.
Черт, мой рис! вскрикнула она и кинулась в кухню.
Поужинав, она налила себе второй бокал вина и вернулась в спальню.
Не вкусно, сказала она. Не буду больше дурью страдать. Как взбредет что-то в голову. Девчонки из торгового центра зовут в бар, я отказываюсь неохота. Мне в последнее время что-то скучно в подобных местах. Все эти разговоры, шутки и улыбки меня утомляют, и вместо расслабленности я начинаю чувствовать усталость. Не знаю, когда это началось, не помню, но затворнический образ жизни кажется мне более подходящим. По крайней мере, в настоящее время. Ты считаешь, что это неправильно, она взглянула на фотографию и несколькими глотками выпила вино. Лучше с книгой поваляться или фильм посмотреть.
Катрина откинулась на подушки, вино ударило ей в голову, по телу расползлась приятная усталость, а мысли немного затормозились.
А лучше, просто ляжем спать, сказала она спустя минуту. Что-то я сегодня устала сильно, или вино разморило. Приму ванну и лягу спать.
Она вновь села на кровати и склонив голову, запустила руки в волосы.
Да проговорила Катрина, все неправильно. Все неправильно.
Спустя десять минут она лежала в горячей ванне и из глаз ее текли слезы. Катрина не рыдала, не всхлипывала и не вздрагивала. Слезы текли сами собой это был беззвучный плач, к которому она уже привыкла и который не могла контролировать в минуты тишины и полного уединения. Он подкрадывался аккуратно и деликатно, отступая, когда Катрина нуждалась в концентрации или находилась в обществе, но безжалостно выходил наружу, как только чувствовал, что нет для этого преград. Никогда не было истерик или просто эмоциональных взрывов, был лишь этот беззвучный плач, который не нарушал тишины, и с которым выходили боль и тоска, накопившиеся за долгий одинокий день, чтобы на следующее утро вновь начать собираться по крупинкам. На протяжении двух лет со дня гибели мужа был лишь этот плач