Уж будьте покойны, поденщица всегда поспеет первой! воскликнула та, что опередила остальных. Ну а прачка уж будет второй, а посыльный гробовщика третьим. Смотри-ка, старина Джо, какой случай! Ведь не сговариваясь сошлись, видал?
Что ж, лучшего места для встречи вам бы и не сыскать, отвечал старик Джо, вынимая трубку изо рта. Проходите в гостиную. Ты-то, голубушка, уж давно свой человек здесь, да и эти двое тоже не чужие. Погодите, я сейчас притворю дверь. Ишь ты! Как скрипит! Во всей лавке, верно, не сыщется куска такого старого ржавого железа, как эти петли, и таких старых костей, как мои. Ха-ха, ха-ха! Здесь все одно другого стоит, всем нам пора на свалку. Проходите в гостиную! Проходите в гостиную!
Гостиной называлась часть комнаты за тряпичной занавеской. Старик сгреб угли в кучу старым металлическим прутом от лестничного ковра, мундштуком трубки снял нагар с чадившей лампы (время было уже позднее) и снова сунул трубку в рот.
Тем временем женщина, которая пришла первой, швырнула свой узел на пол, с нахальным видом плюхнулась на табуретку, уперлась кулаками в колени и вызывающе поглядела на тех, кто пришел после нее.
Ну, в чем дело? Чего это вы уставились на меня, миссис Дилбер? сказала она. Каждый вправе позаботиться о себе. Он-то это умел.
Что верно, то верно, сказала прачка. И никто не умел так, как он.
А коли так, чего же ты стоишь и таращишь глаза, словно кого-то боишься? Никто же не узнает. Ворон ворону глаз не выклюет.
Да уж верно, нет! сказали в один голос миссис Дилбер и мужчина. Уж это так.
Вот и ладно! вскричала поденщица. И хватит об этом. Подумаешь, велика беда, если они там недосчитаются двух-трех вещичек вроде этих вот. Покойника от этого не убудет, думается мне.
И в самом деле, смеясь, поддакнула миссис Дилбер.
Ежели этот старый скряга хотел, чтобы все у него осталось в целости-сохранности, когда он отдаст Богу душу, продолжала поденщица, почему он не жил как все люди? Живи он по-людски, уж, верно, кто-нибудь приглядел бы за ним в его смертный час и не подох бы он так один-одинешенек.
Истинная правда! сказала миссис Дилбер. Это ему наказание за грехи.
Эх, жалко, наказали-то мы его мало, отвечала та. Да, кабы можно было побольше его наказать, уж я бы охулки на руку не положила, верьте слову. Ну, ладно, развяжите-ка этот узел, дядюшка Джо, и назовите вашу цену. Говорите начистоту. Я ничего не боюсь первая покажу свое добро. И этих не боюсь пусть смотрят. Будто мы и раньше не знали, что каждый из нас прибирает к рукам что может. Только я в этом греха не вижу. Развязывайте узел, Джо.
Но благородные ее друзья не пожелали уступить ей в отваге, и мужчина в порыжелом черном сюртуке храбро ринулся в бой и первым предъявил свою добычу. Она была невелика. Два-три брелока, вставочка для карандаша, пара запонок да дешевенькая булавка для галстука вот, в сущности, и все. Старикашка Джо обследовал все эти предметы один за другим, оценил, проставил стоимость каждого мелом на стене и, видя, что больше ждать нечего, подвел итог.
Вот сколько вы получите, сказал старьевщик, и ни пенса больше, пусть меня сожгут живьем. Кто следующий?
Следующей оказалась миссис Дилбер. Она предъявила простыни и полотенца, кое-что из одежды, две старомодные серебряные ложечки, щипчики для сахара и несколько пар старых сапог. Все это также получило свою оценку мелом на стене.
Дамам я всегда переплачиваю, сказал старикашка. Это моя слабость. Таким-то манером я и разоряюсь. Вот сколько вам следует. Если попросите накинуть еще хоть пенни и станете торговаться, я пожалею, что был так щедр, и сбавлю полкроны.
А теперь развяжите мой узел, Джо, сказала поденщица.
Старикашка опустился на колени, чтобы удобнее было орудовать, и, распутав множество узелков, извлек довольно большой и тяжелый сверток какой-то темной материи.
Что это такое? спросил старьевщик. Никак полог?
Ну да, со смехом отвечала женщина, покачиваясь на табурете. Полог от кровати.
Да неужто ты сняла всю эту штуку всю как есть, вместе с кольцами, когда он еще лежал там?
Само собой, сняла, отвечала женщина. А что такого?
Ну, голубушка, тебе на роду написано нажить капитал, заметил старьевщик. И ты его наживешь.
Скажите на милость, уж не ради ли этого скряги стану я отказываться от добра, которое плохо лежит, невозмутимо отвечала женщина. Не беспокойтесь, не на такую напали. Гляди, старик, не закапай одеяло жиром.
Это его одеяло? спросил старьевщик.
А чье же еще? отвечала женщина. Теперь небось и без одеяла не простудится!
А отчего он умер? Уж не от заразы ли какой? спросил старик и, бросив разбирать вещи, поднял глаза на женщину.
Не бойся, отвечала та. Не так уж приятно было возиться с ним, а когда б он был еще и заразный, разве бы я стала из-за такого хлама. Э, смотри глаза не прогляди. Да можешь пялить их на эту сорочку, пока они не лопнут, тут не только что дырочки ни одной обтрепанной петли не сыщется. Самая лучшая его сорочка. Из тонкого полотна. А кабы не я, так бы зря и пропала.
Как это пропала? спросил старьевщик.
Да ведь напялили на него и чуть было в ней не похоронили, со смехом отвечала женщина. Не знаю, какой дурак это сделал, ну а я взяла да и сняла. Уж если простой коленкор и для погребения не годится, так на какую же его делают потребу? Нет, для него это в самый раз. Гаже все равно не станет, во что ни обряди.
Скрудж в ужасе прислушивался к ее словам. Он смотрел на этих людей, собравшихся вокруг награбленного добра при скудном свете лампы, и испытывал такое негодование и омерзение, словно присутствовал при том, как свора непотребных демонов торгуется из-за трупа.
Ха-ха-ха! рассмеялась поденщица, когда старикашка Джо достал фланелевый мешочек, отсчитал несколько монет и разложил их кучками на полу каждому его долю. Вот как все вышло! Видали? Пока был жив, он всех от себя отваживал, будто нарочно, чтоб мы могли поживиться на нем, когда он упокоится. Ха-ха-ха!
Дух! промолвил Скрудж, дрожа с головы до пят. Я понял, понял! Участь этого несчастного могла быть и моей участью. Все шло к тому Боже милостивый, это еще что?
Он отпрянул в неизъяснимом страхе, ибо все изменилось вокруг и теперь он стоял у изголовья чьей-то кровати, едва не касаясь ее рукой. Стоял возле неприбранной кровати без полога, на которой под рваной простыней лежал кто-то, хотя и безгласный, но возвещавший о своей судьбе леденящим душу языком.
В комнате было темно, слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть, хотя Скрудж, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, и озирался по сторонам, стараясь понять, где находится. Только слабый луч света, проникавший откуда-то извне, падал прямо на кровать, где ограбленный, обездоленный, необмытый, неоплаканный, покинутый всеми покоился мертвец.
Скрудж взглянул на Духа. Его неподвижная рука указывала на голову покойника. Простыня была так небрежно наброшена на труп, что Скруджу стоило чуть приподнять край только пальцем пошевелить, и он увидел бы лицо. Скрудж понимал это, жаждал это сделать, знал, как это легко, но был бессилен откинуть простыню так же бессилен, как и освободиться от призрака, стоящего за его спиной.
О Смерть, Смерть, холодная, жестокая, неумолимая Смерть! Воздвигни здесь свой престол и окружи его всеми ужасами, коими ты повелеваешь, ибо здесь твои владения! Но если этот человек был любим и почитаем при жизни, тогда над ним не властна твоя злая сила, и в глазах тех, кто любил его, тебе не удастся исказить ни единой черты его лица! Пусть рука его теперь тяжела и падает бессильно, пусть умолкло сердце и кровь остыла в жилах, но эта рука была щедра, честна и надежна, это сердце было отважно, нежно и горячо, и в этих жилах текла кровь человека, а не зверя. Рази, Тень, рази! И ты увидишь, как добрые его деяния: семена жизни вечной восстанут из отверстой раны и переживут того, кто их творил!