Сон 3
У меня была кошка. Она научила меня разным удивительным вещам. Например, надевать на голову целлофановый пакет. Вставляешь руки в рукава, ложишься на спину и притворяешься кошкой. А когда мама входит, мы переворачиваемся на другой бок. И когда она, нащупав пакет, поднимет его к глазам, она увидит, что мы смотрим на нее. Ну то есть я. Но с другой стороны, пакет может и не заметить, а мама очень проницательная Она может решить, например, устроить нам допрос с пристрастием. Тогда я скажу, чтобы она оставила нас в покое. Знаешь, как на Западе в таких случаях поступают? Переворачивают весь дом вверх дном. Вот тогда точно никаких вопросов не останется Правда, пакетом надо уметь притворяться. Надо уметь полностью слиться с муляжом тогда он и правда шевелится. Если у тебя, конечно, мама не глухая Ну а если глуховатая, то тоже можно. Даже нужно. Во всяком случае, для меня. Тут еще один вопрос есть какая у нее реакция будет А, забыл сказать. Кошка почему-то делит мир на добро и зло. «Зло» это она про меня, когда бьет лапой по батарее. Конечно, мне было бы обидно, но ведь я действительно ни в чем не виноват. Поэтому, если она решится нас проверить, ей будет очень трудно. А вот если мы на день рождения с ней что-нибудь такое сделаем, тогда Тогда, считай, пронесло. Я даже не знаю, сколько времени она будет копаться. Может, сутки. Или двое. Хотя, скорее всего, дольше. Но мама нас все равно выгонит. Она вообще не понимает, что такое дети. Мне иногда кажется, она не про наш народ думает, не имеет в виду наши проблемы, понимаешь? Она хочет быть такой как все нормальные бабы. И вечно хочет переделать мир по себе Наверное, это оттого, от мамы все пошло. Папа только пороги обидел, и все. Так обидно. Он тоже из деревни был. Воровства не терпел, хоть на самом деле оно у него просто работой называлось. Мама говорила, я был вором потому, только чтобы он ничего не знал. Хоть у меня ничего и не получалось, все же такое ощущение, он это чувствовал и смеялся. Не знаю почему. Прямо ненависть, короче, ко всему, даже к своей работе. «Я тебе покажу воровство», повторял он часто. Как он умел свою ненависть выразить, совсем коротко и жестко, знаете? Показать и сразу послать. Обычно это сразу меня и накрывало. Больше всего мне нравилось его «ути-ути-ути». Он даже прощения за работу просить не умел. Даже в шутку никогда. Да, теперь я все понимаю. Вроде в детстве все за одну жизнь проживаешь. Особенно для взрослого. А потом раз! вырастаешь и проживешь еще одну. Все уже по-другому. Грустно, по правде говоря. Может, дальше в жизни будет чуть легче, но по другому. Раньше я людей любил. Теперь не знаю. Сначала думал убить кого надо, а теперь думаю понять. По-настоящему понять, как они живут. Ихние дела. Они мне в душе не нравились. Ни от чего я от них радости не получал. Нет, мне, конечно, хотелось чтобы я на самолете полетел, не такой, чтоб стюардессы красивые были, и чтоб все культурно было, дома посмотрел по телевизору, задумался, уже, может, пьяный. Вот тогда хорошо. Только это, наверно, сейчас редко бывает. Или на худой конец с парашютом, когда над границей пролетаешь. Чтобы на неизвестное смотреть, со всех сторон. Тогда только начинаешь узнавать и, главное, в себе понимать. Так я в одном письме и написал. Никому, думаю, другому про это не скажу, потому что если другим про такое напишу, значит сам уже никому не расскажу. Хотя, если разобраться, я и не понял ничего. Убил я, например, одного человека, подумал, убил, стало легче. Стала какая-то сила подниматься. Как будто я червяка убил. Стал спрашивать, кого убил оказалось, никого. Забыл только, что сперва хотел убить. Потом вспомнил а черт с ним. Зачем они мне? Вроде хорошо, живу, пью, детей воспитываю Потом другой человек снится, про чего он говорил, забыл, потом еще раз смерть снится. А потом я с бабушкой чуть не поругался. Нечаянно как-то. Я ей говорю, ты что, говорю. Ты хоть понимаешь, говорит, на что идешь. На тебе крест святой. Она смотрит на меня, глаза отводит. И заплакала. Совсем как я тогда. Тоже про какую-то смерть. Прямо об землю носом. Это, видно, от святого креста на моем плече. Понял я наконец, как все кончается. Только не знаю, хорошо это или плохо. Может, еще не кончилось, вот с чем я теперь и мучаюсь Ну вот, собственно, и все, чем кончилось Но если интересно, дочитать ты все равно не сможешь.
Сон 4
Я пил тархун. «Тарханкутом» он назывался у нас в институте. Я практически ничего не понимал в вине, но эта аббревиатура была каким-то скрытым символом: т. е. по первой букве получалось что-то вроде «тра-х- у-в- о-р- н-т», а по последней что угодно. Некая абстрагированная душа. Мне все время хотелось выпить тархаун и на его месте что-нибудь другое. И вместо тополя над пивной выставиться в рамке в кабинете второго секретаря обкома. Но моя жена Татьяна смотрела по ящику «Симпсонов» и не хотела пускать меня в этот бар. Поэтому я пил уже два дня, и мне это нравилось. Ну а поскольку я не верил в Аллаха, душа была совершенно трезвой. Тем более что в номер ко мне заезжал учитель литературы из Москвы. Он принес запрещенную литературу и рассказывал о туркменской литературе. Книжка, которую он мне дал, называлась «Сухой виноград». Автором был бывший академик, а в наше время просто номенклатурный писатель. Его книжку чего греха таить я вообще не дочитал, мне стало скучно. А тут кочегары начали петь караоке, все расступились, я встал и пошел на балкон. Какой там Кара-Мурза, какой Мумуров! Я стоял, закинув голову, глядел в голубое небо, слушал их и думал, что надо бы выпить чего-нибудь холодного. Где-то внутри у меня щелкнуло. Это щелканье, как мне казалось, было таким отчетливым и вместе с тем дрожащим, будто я замыкал электрический контакт, до которого мог дотянуться. И когда я, отхлебнув холодного пива из запотевшей бутылки, понял, в чем дело, секунды пошли одна за другой. На балконе, рядом с открытым окном, на фоне светло-голубого неба стояли два человека. Оба были в черном. Мне показалось, они чуть заметно наклонились друг к другу. Только тогда я понял смысл пения кочетов. Надо было громко, изо всех сил крикнуть «А-а-у! П-р- о-т- у!» Вот тогда, подумал я. Именно тогда. Немедленно. Совершенно забыв, кто и что именно я такое. Нет, не совсем забыв. Скорее, наоборот навсегда забыв все остальное. Я ощутил, наконец, эту секунду, через которую должен был произойти таран. Нужно было кричать изо всей силы, а потом в нее ударило что-то невидимое, и моя голова превратилась в пылающий шар. Или шар, плывущий куда-то в пустоте. Чем-темнее, тем больше меня распирало от ощущений, которые я старался удержать от самого себя. Страх, которого я уже не понимал, превратился в величественную радость. Что-то похожее на тот миг, когда пушки стреляют в небо. Дальше мне надо было быстро найти путь назад не к себе, конечно, к другим. А дальше меня охватил ослепительный свет. Это, как ни странно, было немного похоже на воспоминания о хождении по огненному кругу в темноте. Правда, сразу же выяснилось, что выхода нет, потому что никто не хотел за меня ничего решать. Тогда этот огненный шар взорвался. В том числе и меня, поскольку я был почти уверен, до какой степени во мне все исчезает и исчезает Я помню какое-то здание, похожее формой на огромный почтовый ящик, в каком-нибудь большом городе. Оно было прекрасным и чужим, но освещенным. Как только я нашел нужную дверь, все исчезло. Но почему я должен что бы то ни было за себя решать? Я был счастлив от осознания своей свободы Кто-то называл это раем. Его я помню очень смутно. После этого я пребывал в таком блаженстве еще долго. Однажды, наверно, на шестом или седьмом году моего беспамятства, я понял, где я. Там, во сне, были открыты все двери. Ни одна из них не была заперта, за исключением той, перед которой стояла немытая человеческая нога. Проснувшись, нет ни одного такого человека, которого туда бы не впустила. Эта неубранная нога действительно была из деревни, а не из какого-то города. Что-нибудь еще я могу вспомнить? Нет. То, как я туда попал, помню. А потом сразу исчез. Раньше у меня была лампа для чтения такой бумажный цилиндр, внутри его была жидкость с огоньком. И книга. Или не книга? Еще помню, что я часто вынимал лист из книги и прикладывал его к свету лампы, пока на нем не появлялся рисунок, похожий на ту фигуру, которую я только что рисовал. Помню рисунок в точности, хоть и забыл, когда и как он появился. Кажется, он был похож на человеческий глаз. Потом я увидел то, чего раньше не видел. В ту ночь во мне произошли большие перемены. Я научился говорить. Каждое утро, проснувшись (здесь я должен объяснить, зачем именно я просыпался каждое утро я учился говорить, чтобы не забывать уроки, которые мне диктовали сны. Это очень полезные и полезные уроки если, конечно, спать с открытыми глазами, то каждый день видишь только свою собственную жизнь, от которой быстро становишься пьяным). Я просыпал и вдруг не мог понять, почему же раньше я ложился спать. Так продолжалось довольно долго несколько месяцев, я в этом уверен, потому что вдруг мне стало казаться, будто что-то со мной происходит. Но что именно, понять я никак не могу. Вот в чем была странность когда я до этого просыпалась каждый вечер, и я это помню абсолютно точно, ничего подобного не происходило. Поэтому, если вы спросите, было ли это переутомлением, которое происходит от чрезмерной умственной нагрузки, ответ будет отрицательным. Иногда я просто забывала, что мне снилось.